Пурпур - Вибеке Леккеберг Страница 34

* * *

«Мой ангел-хранитель – матушка, – подумала Лукреция. – Кто день и ночь наблюдает за мной, сидя у кровати? Матушка. Ангел-хранитель. Другого нет?»

Болезнь была тяжелой. Жар накатывал волнами. Анна не отходила от дочери. Потом пришел падре. Он потребовал, чтобы его оставили с Лукрецией наедине для причастия и последнего помазания, иначе не будет ей пути в царствие небесное. Никто посторонний не должен присутствовать при покаянии. Анна не соглашалась, но пришлось уступить. Она погладила руку дочери и пообещала, что будет тут, за дверью.

– Вот так же и Господь погладит твою руку, – прошептала баронесса сквозь слезы и вышла из комнаты. Священник остался.

А еще матушка сказала, что ничего худого с Лукрецией не случится. А оно уже случилось. В тот день, когда Андрополус не пришел к источнику, как обещал. В тот день, когда Анна отправилась в Корсиньяно, совсем забыв о ней. Теперь матушка снова уйдет. Значит, худое случится опять. А ангел-хранитель никогда не уходит, он всегда с тобой, где бы ты ни находилась. В том-то и разница. Но ангела-хранителя тоже нет рядом. Он покинул ее. Она лишилась его покровительства. Он отдал ее священнику. Никого из заступников нет поблизости. Разве что кошка. Можно позвать на помощь Екатерину Сиенскую, но и она не в силах остановить ладонь священника, все выше щекотно поднимающуюся по ноге.

Кожа Лукреции покрылась мурашками. Озноб становился все сильнее.

Кошка жалобно мяукала, сидя в темном углу. При свете масляной лампы казалось, что ее глаза полны слез. Почему она не хочет подойти, лизнуть шершавым языком? Прижаться, ласковая, словно матушка? Пусть даже цапнет острыми когтями – все-таки менее опасными, чем жадные руки падре.

– Отпусти мне грехи мои, – бубнил священник, продолжая под одеялом оглаживать бедра Лукреции.

От этих прикосновений ее бросало то в жар, то в холод. Падре смотрел девочке прямо в глаза. Зрачки у него не такие, как у матушки и кошки: они не затуманены слезой. Он глядит, словно видит впервые, словно ничего не обещал, даже не хочет посмотреть, исчез ли осколок копья у нее из-под кожи, выпрямилась ли спина.

Священник вытащил ладонь из-под одеяла, перекрестился, молитвенно сложил руки и начал читать «Отче наш».

Когда Анна выходила из комнаты, он спросил, есть ли уверенность, что девочка не подхватила чуму.

Лукреция переменила положение. Лежать неподвижно не позволяла стреляющая боль в позвоночнике. Зачем матушка послушалась священника? Оставить дочь вдвоем с падре – это все равно что бросить ее умирать в одиночестве. Неужели она не понимает, как Лукреции тяжело? Нет, матушка – не ангел-хранитель и не Господь Бог. Те все понимают и читают чужие мысли, как открытую книгу. А мать за дверью о чем-то тихонько разговаривает с кормилицей.

Священник тоже не знает ее мыслей. Его молитвы не имеют никакого смысла. Они ни о чем.

Падре сорвал с нее одеяло. Вдруг все-таки чума? Осмотрев тело Лукреции и не найдя бубонов ни под мышками, ни в паху, святой отец запер дверь на задвижку, вернулся к постели и лег на девочку. Нет, его не столкнешь, не скинешь с себя. И помощи ждать не от кого, даже от Бога нельзя ждать помощи. Немигающий взгляд падре высасывает последние силы. Убежать бы! А еще лучше – улететь. Над землей, мимо дуплистого дуба, мимо источника с вьющимся плющом, туда, к корсиньянской церкви, к колодцу на площади, возле которого сидит Андрополус. Вот она опустилась рядом с ним, над ними звезды, и он смывает с ее тела липкий пот, черпая воду из глубокого колодца…

Кошка вспрыгнула на кровать и сбоку уставилась Лукреции в лицо. Глаза кошки и глаза падре – вот и все, что оставлено ей в одиночестве и темноте, окружающей со всех сторон. Темнота затягивает ее. Если не убежать и не улететь, то умереть бы!

– Клянись, что ни слова не скажешь матери! – глухо промолвил священник, встав на ноги. – Клянись на всех четырех Евангелиях!

Она не ответила, да он, кажется, этого и не ждал. Лукреция видела падре словно через предрассветный туман. Священник повернулся спиной, будто забыл о ней. Про нее все забыли.

Уже во второй раз падре приходит к ней, как ловец улиток. Матушка рассказывала: они раскрывают раковину и сильно сдавливают пальцами упругое тело. Раз, два и три. На третий раз из морской улитки сочится почти одна только кровь. Дважды он уже приходил.

Она отвернулась, чтобы не видеть его. Пусть причащает своего осла. Ей ничего не нужно от падре: ни слизи, ни крови, ни тела Христова. Она скоро умрет.

Лукреция заплакала. Как противно пахнет приходской священник! Скорее бы вернулся Андрополус и убил его пастушеским посохом! Лишь Андрополус может спасти. Лишь он ее понимает. Другие ждут помощи от отца; ей отец не поможет.

Священник открыл дверь. Анна вошла в комнату. Матушка снова около ложа, вокруг которого воняет стыдом и обманом, но она этого даже не замечает, видит больную Лукрецию – и только.

– Она не хочет исповедоваться, – покачал головой священник, вымученно улыбаясь, осенил себя крестным знамением и взял Анну за руку. – Строптивица!

Баронесса отшатнулась, вырвав руку, не желая, чтобы падре касался ее. Глаза Анны недобро блеснули.

Лукреция смотрела мимо матери в открытое окно. Там шумел сад, Гефсиманский сад, – так она стала называть его после оброненной матушкой фразы о том, что сам Христос любил бродить среди олив. В лунном свете между стволов плавно двигались ангелы. А это кто? Иисус? Ну конечно же, Иисус. Он ходит среди них. Он ищет то место, где Иуда предал его. Оливковые деревья там, за кустами, за фонтаном и беседкой, увитой розами. Какая красота! И как сильно от нее несет предательством!

– Я не буду исповедоваться никому, кроме Его Святейшества, – прошептала Лукреция. – Только от него приму благословение.

Язык едва ворочался во рту, словно лишившись крови. Наверное, он стал таким же, как у выпотрошенной рыбины: синим, негнущимся.

Падре вздрогнул. Он испугался. Если Папа Римский узнает, что творит приходской священник, пиши пропало.

– Его Святейшество еще не приехал в Корсиньяно, – вздохнула Анна.

– Тогда отвези меня к нему в аббатство. Ведь отец тоже там. Почему ему молено быть с Папой Римским, а мне – нет?

– Они уехали из Сан-Сальваторе. Говорят, там чума. Пия Второго ждут у нас со дня на день.

– А почему он не приехал раньше? Он ведь давно обещал!

Обещал! Лучше забыть об этом. Взять и забыть, как Пала Римский забыл о своей Лукреции. Ее для него больше нет. Она – лишь буквы на выцветших страницах в книге, обгрызенной крысами. Лукреция испарилась. Умерла.

О святая Катерина Сиенская! Унеси меня отсюда!

Безмолвная мольба не была услышана никем, даже матушкой, которой сама природа предначертала беречь и охранять дитя. Как тяжело нести груз непроизносимой постыдной тайны! Как мучительно бремя обмана! Падре обещал ей чудо Господне – вместо этого нагрянула болезнь. А потом пришел он сам и выжал последние капли жизни.