Три льва - Михаил Голденков Страница 34

— Нет, — мотнул головой Кмитич, с трудом понимая, куда клонит султан.

— А я бы на вашем месте остерегся. Ведь так, скорее всего, они там и думают многие, а?

— О, нет, великий султан! — чуть ли не засмеялся Кмитич. — Ибо я легко найду людей, которые были со мной все время и которые подтвердят, что я никуда не ходил, ничего не поджигал, а вернулся в замок по чистой случайности в самый последний момент, когда арсенал уже горел. Забыл забрать у пана Потоцкого очень важный для меня документ — дедовскую грамоту. Так и не забрал!

Теперь Кмитич, кажется, сообразил, что султан пробует шантажировать его, Кмитича. Правда, повод какой-то гниловатый, притянутый за уши. Но шантаж налицо. Что же задумал султан?

Пока турки осаждали Каменец, коронный гетман Ян Собесский успешно громил по всему Подолью турецких союзников — крымских татар. В отличие от своего шурина Михала, который вместе с Потоцким оставлял туркам грозную крепость Каменец, Собесскому было чем похвастаться… Даже после захвата Каменца-Подольского турками Собесский не воевал с султаном, а добивал уже трижды разгромленные им же татарские чамбулы… Увы, хода войны «блестящие» победы коронного гетмана не изменили. Не в победах над татарами, а в победах турок над русинами решался ход той трудной для Речи Посполитой войны… Каменец отходил Османской империи, отходил и Жванец, отходила еще одна знаменитая русская крепость — Хотин, где пятьдесят лет назад турки были славно разгромлены… Отходило почти все Подолье!

28 августа 1672 года произошел акт символической передачи ключей от Каменца великому визирю еще не отошедшим от шока после взрыва арсеналов Старого замка и гибели Володыевского старостой Потоцким. Как утверждали русины, рвануло почти двести бочек пороха… Но турки, заподозрившие изначально подвох, вскоре убедились, что взрыв — это, скорее всего, несчастный случай. Карательных санкций не последовало. Визирем и Потоцким была определена дата выхода из города всех желающих — 30 августа. В этот день последние пожитки горожан были вывезены на трехстах возах, а эскорт состоял из трех тысяч турок. Теперь захватчики спешно готовились торжественно встретить самого султана. После проведенных приготовлений 2 сентября султан Мехмед IV через Русские ворота, так стойко некогда обороняемые канонирами Кмитича, въехал на коне в сдавшийся ему Каменец. Помолившись в только что переосвященном в мечеть кафедральном костеле, султан назначил бывшего очаковского бейлербея Галиль-пашу губернатором Каменецкой крепости и новообразованного эялета (административного округа), дав ему в распоряжение три тысячи пехоты, всадников и большое количество янычар.

11 сентября в Стамбул прибыл гонец с радостной вестью про взятие Каменца, а следующие три дня вся Турция праздновала это событие. Немало довольный ходом военных действий, в Стамбул отбыл и сам султан, везя на борту своего корабля почетный трофей — князя Самуэля Кмитича, которого турки отыскали среди обломков Старого замка в бессознательном состоянии. Кмитича искал среди убитых и раненых и Потоцкий, но турки нашли его раньше. Люди султана отказались передать оршанского князя Потоцкому, мотивировав это тем, будто у них есть подозрение, что Кмитич и взорвал замок… Кмитич, на которого великим визирем была объявлена охота до осады Каменца, теперь был в руках султана. Мехмед ликовал. Правда, лекари огорчили султана, заявив, что вылечить и привести в сознание раненого Кмитича они не в силах. Предлагали умертвить и выбросить за борт литвинского полковника. Возможно, так и сделали бы, но вмешалась жена Мехмеда Кютюр.

— Я вылечу его за несколько дней, — сказала Кютюр, осмотрев Кмитича, и Мехмед просиял:

— Пожалуйста, о Кютюр. Сделай это! Этот человек мне нужен. У меня насчет его имеются кое-какие планы…

Михал был ужасно расстроен новостью, что его друг так нелепо попал в турецкий плен. Он почти сразу засобирался отправиться лично в Стамбул, чтобы договориться о выкупе Кмитича за любые деньги. Алеся Биллевич вызвалась ехать вместе с ним. Но дома ждали «неприятные суетливые дела» государственной важности, скомкавшие все планы Михала.

Все началось с того, что беременность королевы Элеоноры Марии Йозефы (а именно слух о ее беременности прекратил в Польше всяческие нападки на Вишневецкого) оказалась, проще говоря, липой. Королева заявила, что потеряла будущего ребенка, упав-де с лошади.

— Во врет наша первая панна! — смеялись польские шляхтичи. — Стало быть, верно, не было никакой беременности!..

Желание Элеоноры сделать как лучше лишь все испортило. Теперь гнев шляхтичей устремился в сторону короля с удвоенной силой. О мужском бессилии мужа королевы принялись судачить досужие сплетники. Иные разозлились и на саму королеву, вспоминали Марию Гонзаго, женщину авантюрную и не совсем чтобы честную, близкой родственницей которой Элеонора и являлась.

— Яблоко от яблони… — ворчали польские шляхтичи… Теперь в планы тех, кто даже заступался за Вишневецкого, входило расторжение брака, лишение короны Вишневецкого с передачей трона Филиппу Вильхельму Нейбургскому. Уж так многим польским панам хотелось короля то из французов, то из немцев! И вот за него-то, за Филиппа, и предлагали иные шляхтичи выдать замуж Элеонору во второй раз. Примас Прамовский, возглавлявший вместе с Яном Собесским оппозицию Вишневецкому, попытался теперь через австрийского посла добиться согласия на развод Элеоноры от родного брата королевы, императора Леопольда I. Но брат отказывался принимать в этом грязном деле участие.

Элеонора тоже не давала согласия. Маленькая женщина с печальными глазами, отданная замуж не по любви и не получившая в лице мужа ни отца своих детей, ни пылкого возлюбленного, тем не менее, считая подлостью после клятвы у алтаря бросить своего законного супруга ради собственного благополучия, гневно отвергла развод с Михалом Вишневецким. Тогда французская партия польской шляхты обратилась к Людовику XIV с просьбой помочь лишить трона того, за которого еще недавно так пылко голосовали, отклонив кандидатуру Собесского. В Великом княжестве Литовском эти события вызвали негодование практически у всех. Два недавних соперника, два вечно ссорящихся князя, два Михала — Радзивилл и Пац, на удивление многих, нашли на этой почве общий язык, выступая совместно с яростной критикой поведения польской шляхты по отношению к королю и Великому князю. Казалось бы, Михалу Радзивиллу выгодна отставка Вишневецкого — освобождается трон для его боевого друга и шурина. Но, желая корону для Яна, Михал не хотел, чтобы с Вишневецким, его кумом, поступали столь подло и неуважительно — у него с королем так или иначе сложились добрые отношения. Ну, а что касается его друга Собесского, то Михал был вне себя от ярости от того, что Ян, имея большие силы, так и не пришел на подмогу в Каменец. Гневные слова Потоцкого в адрес шурина Михал сейчас полностью разделял.

— Ян, и только он, виноват в том, что мы сдали город, что угодил в плен Кмитич, а Володыевский погиб! — сердито бросал Несвижский князь в лицо своей жене Катажине, пытавшейся заступиться за брата.