Луначарский - Юрий Борев Страница 34

С утра до вечера Луначарский работал в огромном здании бывшего Министерства народного просвещения у Чернышева моста, а с вечера до глубокой ночи — в Совнаркоме.

Рабочий день народного комиссара просвещения на всю жизнь стал тесным от дел и событий. Луначарский работал самозабвенно, решая множество вопросов очередных и срочных, неожиданных и не терпящих отлагательства, небывалых и парадоксальных, бытовых и обыденных, мелких и масштабных, всероссийских и общемировых, частных и общих.

У Анатолия Васильевича в Петрограде образовались две официальные рабочие резиденции: кабинет в детской половине Зимнего дворца, где он принимал посетителей главным образом по делам искусств, и в Наркомпросе, где решались вопросы по делам народного просвещения и науки. Однако позже появилось и третье место, где Луначарский проводил многие вечерние и ночные часы, — Совнарком.

В один из первых послеоктябрьских дней Анатолий Васильевич приехал в Зимний дворец и решил заняться оприходованием и учетом художественных ценностей, ставших теперь народным достоянием. Помощником Луначарского по ведомству дворцов и музеев стал молодой и энергичный Юрий Николаевич Флаксерман. В 10 утра он доложил наркому, что пришли важные посетители — президент Российской академии наук Александр Петрович Карпинский, исполняющий обязанности вице-президента Владимир Андреевич Стеклов и непременный секретарь Сергей Федорович Ольденбург.

Луначарский сразу понял огромное значение визита этих людей, был подчеркнуто любезен и проявил теплое расположение к гостям. И тем не менее начало беседы было напряженно-выжидательным, не совсем ясны были исходные позиции сторон.

Говорил в основном президент, а сопровождавшие его два руководителя Российской академии одобрительно слушали и всем видом своим выражали полное единодушие с ним. Александр Петрович подчеркнул значение Российской академии в судьбе России, в ее экономическом и духовном развитии, обратил внимание наркома на то, что ни царское, ни Временное правительства не уделяли достаточного внимания академии, из-за чего ряд крупных научных замыслов не мог осуществиться. Президент высказал готовность сотрудничать с новой властью и выразил надежду, что последняя поймет необходимость такого сотрудничества, а также упомянул о своей личной ответственности за судьбу академии и ее членов.

Луначарский любезно ответил:

— Уважаемый Александр Петрович! Я понимаю вашу высокую миссию: по положению вам надлежит заботиться о науке и ее творцах. Еще Ломоносов в проекте устава академии писал: «Президент Академии Наук не токмо главный правитель и начальник, но и оберегатель от посторонних приключений и наветов». Я сегодня же доложу Ленину о вашем посещении и о выраженной вами готовности сотрудничать с советской властью. Я уверен в плодотворности этого сотрудничества и во взаимной глубокой заинтересованности в нем.

Карпинский счел нужным подчеркнуть:

— При всех предоставленных мне полномочиях мои действия нуждаются в одобрении академиков. Не следует заблуждаться по поводу того, какие трудности могут возникнуть в академической среде. Разность мнений может затруднить принятие быстрых и далекоидущих решений. Необходимы большое терпение и выдержка со стороны новой власти. Вместе с тем академики способны внять голосу разума и способны увидеть реальные возможности науки, если таковые откроются.

Луначарский пообещал, что советская власть проявит необходимое терпение, проведет широкую разъяснительную работу и откроет возможности для развития науки. От президента и его коллег потребуется сначала предварительная смета, учитывающая нужды академии, а затем подробный обоснованный запрос с указанием направлений, в которых будет развиваться наука, и конкретных расходов, которые для этого потребуются.

Академики заговорщически переглянулись, и Александр Петрович Карпинский вытащил из объемистого портфеля предварительную заявку на основные расходы академии.

Луначарский просмотрел поданную бумагу и рассмеялся:

— Да, академия, я вижу, в надежных руках!

Вежливо посмеялись и академики. Напряжение спало, и собравшиеся спокойно продолжили беседу.

— Минеральные богатства, — повел разговор Карпинский, — образуются в эволюционном процессе осадконакопления. Социальная революция не должна прерывать «осадконакопление» культурного пласта. Для меня как для геолога особо важно понятие культурной преемственности. Если революция не разрушает культурный пласт и не прерывает осадконакопление в нем — тогда я принимаю революцию. В противном случае я ее отвергаю.

Луначарский с радостным возбуждением ответил:

— Уважаемый Александр Петрович, вы говорите абсолютно то же, что говорит по этому поводу Ленин. Он, как и вы, за сохранение культурного наследия прошлого. Он как-то сказал мне: «Ученый придет к признанию коммунизма не так, как пришел подпольщик-пропагандист или литератор, а через данные своей науки. По-своему придет к коммунизму инженер, по-своему — агроном, по-своему — лесовод». Вот и вы, геолог, только что по-своему пришли к абсолютно марксистским суждениям и прекрасно их сформулировали.

— Боюсь, что наши академики, узнав, что я абсолютный марксист, даже при полной лояльности к новой власти не оставят меня в президентах.

Все рассмеялись, и пуще всех — Луначарский.

Ученые и нарком расстались дружески. Было решено в ближайшее время провести общее собрание Академии наук, а затем вновь встретиться.

Провожая академиков, Луначарский вышел в приемную и увидел там невысокого человека на костылях. Это был почетный академик, бывший сенатор, действительный тайный советник, член Государственного совета, кавалер самых высоких орденов Российской империи, знаменитый юрист Анатолий Федорович Кони. После обмена приветствиями Луначарский, пригласив гостя в кабинет, прямо спросил:

— Ваше бывшее превосходительство, а ныне гражданин Кони, согласны ли вы служить народу и революции?

— Мне, оппортунисту, который всегда соизмерял свои шаги соответственно духу медлительной эпохи, в которую я жил, ваши цели кажутся головокружительными.

— Могу ли я понимать, Анатолий Федорович, что вы приняли революцию? Ведь царская власть была несправедлива и к народу, и к личности.

— Это верно, Анатолий Васильевич, однако были и исключения. Помню, как монарх однажды восстановил справедливость. Дело обстояло так: за бедной француженкой, приехавшей в Петербург, стал волочиться молодой повеса. Юная француженка объяснила ему, что признает любовные отношения, лишь осененные законным браком. Повеса повел француженку в церковь. Здесь он заказал молебен во здравие царя. Юная иностранка приняла эту церемонию за русский свадебный обряд и посчитала себя законной женой. «Медовый месяц» прошел счастливо. Затем «жена» узнала, что она обманута. В момент прогулки самодержца француженка бросилась ему в ноги и рассказала свою историю. Нарушая церковный устав во имя восстановления справедливости, император приказал: «Считать молебен бракосочетанием!»

Луначарскому не понравился рассказ Кони.