На службе у бога войны. В прицеле черный крест - Петр Демидов Страница 34

На фронте не бывает оправданных и неоправданных потерь, хотя некоторые высокопоставленные начальники и пытались делать различие между этими понятиями. В сложных условиях июльского 1942 года наступления на воронежском направлении генерал-лейтенант Н. Е. Чибисов, временно заменявший командующего Брянским фронтом Ф. И. Голикова, видя, что 5-я танковая армия несет большие потери, приказал ее командующему генерал-майору А. И. Лизюкову самому сесть в танк и вывести с поля боя бригаду, сражавшуюся в окружении. Оскорбленный недоверием, обиженный несправедливым к нему отношением, командарм выполнил этот нелепый приказ. Он сел в танк и умчался в бой, из которого уже не вернулся.

К счастью, таких случаев в 1-м танковом корпусе не наблюдалось, хотя роты, батальоны и даже целые бригады оказывались в труднейшем положении.

В августе 1942 года танковый корпус после боев западнее Воронежа был вывезен эшелонами на переформирование. Сначала уехали танкисты, потом — мотострелки и артиллеристы. Мы уже знали, что наши части размещаются в районе Тулы, в знаменитой Ясной Поляне.

Во время движения эшелона мы с лейтенантом Гординым решили покинуть душную теплушку и на очередной остановке перебраться на железнодорожную платформу, на которой стояли наши пушки и тягачи. Когда поезд остановился, мы успели осуществить свою задумку, сели в кабину «доджа» взвода управления. Расстегнув ремни и освободившись от сапог, стали наслаждаться легким ветерком, обдувавшим кабину нашей машины. Мимо проплывали небольшие деревеньки, болота, подернутые тиной, леса, чуть тронутые желтизной, предвестником приближающейся осени. Мы беседовали о прошлой жизни, строили планы на будущее. Гордин вдруг изменился в лице и как-то тихо, страдальчески сказал:

— Знаешь, Петя, я скоро умру.

Я сначала не понял, о чем говорит мой собеседник, затем резко повернулся к нему:

— Ты о чем, лейтенант? Выбрось эти дурные мысли из головы. Мы, правда, на войне, и с каждым может всякое случиться!

Но мой боевой товарищ смотрел на меня стеклянными глазами и продолжал нести какую-то чушь. Я понял, что с Гординым случилось что-то серьезное. Про себя подумал: «Доберемся до Ясной Поляны, обязательно отправлю его в госпиталь». Так мы добрались до Тулы.

На станции дивизион выгрузился и своим ходом направился в Ясную Поляну, всем известное имение писателя Льва Толстого. До войны здесь был музей. Во время наступления немцев из музея были вывезены все ценности, но фашисты, заняв Ясную Поляну, не пощадили усадьбу и парк, в котором любил гулять автор «Войны и мира».

Гордина я сразу отправил в госпиталь на дополнительное обследование, а батарейцев стал размещать кого в палатках, кого по домам. Пока стояли августовские теплые дни, солдаты, обустраивая свое жилье, помогали и жителям Ясной Поляны.

Мы понимали, что наше пребывание в Ясной Поляне будет непродолжительным, и все равно старались не повредить ни музейные постройки, ни парковые деревья.

За время войны я видел много разрушений, в том числе и исторических памятников, но музей «Ясная Поляна» оставил в моей памяти незабываемое впечатление. Здесь уже работала директор музея Софья Андреевна Толстая-Есенина, имевшая «охранную грамоту», справку, выданную начальником Тульского гарнизона полковником Чекмазовым. В справке говорилось о том, что «район Ясная Поляна — парк, место могилы Л. Н. Толстого, музейные служебные, жилищные и хозяйственные постройки, леса заповедника — освобождаются от размещения и постоя воинских частей, как исторические места и музейные учреждения». [14]

Солдаты с пониманием относились к музейным ценностям, и у меня, как командира, не было жалоб ни от сотрудников музея, ни от жителей Ясной Поляны на моих батарейцев.

Переформирование не предполагало спокойную жизнь далеко от войны, от фронта. Части пополнялись личным составом, обновлялись новой техникой. Я не забывал об учебе не только молодых бойцов, но и тех, кто уже имел некоторый боевой опыт. И все-таки, по моим наблюдениям, мирная жизнь расхолаживает не только солдат, но и командиров. Я уже говорил, что наш командир дивизиона Вересов любил выпить и повеселиться. Он слыл «рубахой-парнем», мог пить со штабными офицерами, командирами орудий и рядовыми бойцами.

Как-то с несколькими офицерами Вересов решил «проветриться» в Тулу, где в каком-то кабаке устроил драку с гражданскими парнями. На шум прибыл военный патруль, и артиллеристам пришлось прорываться с «боем». На следующий день, протрезвев, участники попойки сильно переживали, гадая, доберется ли до них комендант Тулы полковник Чекмазов или командир корпуса Катуков? Ведь дело пахло трибуналом.

Об этом «ЧП» судачили в дивизионе, как на базаре. Командир корпуса был занят важными делами в Москве, а комбриг Мельников, хотя и знал о «ЧП», занял в этом деле нейтральную позицию: сам грешен по части выпивки. Но если бы о подвигах Вересова узнал комиссар бригады подполковник Д. И. Игнатьев, несдобровать бы нашему бравому командиру дивизиона и его собутыльникам. Дмитрий Иванович был настоящим комиссаром и с подчиненных спрашивал по полной мере.

Дело с пьянкой угасло как-то само по себе, и дивизион помаленьку начал втягиваться в учебный процесс. Солдаты изучали матчасть, а офицеры — топографию. Из штаба поступили новые карты местности. Как-то мы сидели с батарейным комиссаром Александром Федоровым и рассматривали карту российских областей, находящихся под немецкой оккупацией. Я почему-то обратил внимание на Тулу, затем механически перевел взгляд на Рязань, нашел город Михайлов, село Воронино (районный центр), а вот и моя родная Захаровка. Только на карте она обозначена была как Захарово. Здесь живет моя мама и сестра Марфа. От них я недавно получил письмо. Повидать бы их. Эта мысль так и застряла у меня в мозгу. Вряд ли во время войны мне удастся с ними встретиться. А тут такой случай. Отмахать каких-то двести километров — не велика проблема!

— Послушай, Саша, — сказал я. — У меня есть возможность съездить на родину и встретиться с родными. Ты понимаешь, что это такое?

Федоров поднял на меня удивленные глаза, но сумасбродную идею поддержал:

— Мой тебе совет — обратись к комиссару бригады. Игнатьев — добрый мужик, поймет. Я тут же возразил:

— Нет, Саша, пойду сначала к Вересову, он как-никак мой прямой начальник. Не получится, тогда буду обращаться к Дмитрию Ивановичу.

И вот я стою перед майором Вересовым, усиленно убеждаю его отпустить меня всего на одни сутки, чтобы повидать мать. «Давлю» на психику, мол, такого случая больше не представится. На войне убивают, и я свою маму больше никогда не увижу. Майор молчит, переводит взгляд с меня на сидящего тут же начальника штаба Мироненко. Продолжаю «психическую» атаку:

— От Ясной Поляны до Рязани всего двести километров, а там до дома — рукой подать. Машина у меня новая, шофер Калачев — специалист высокого класса, ему эти две сотни километров — не расстояние. А за сутки вряд ли что может случиться.