Поколение пустыни. Москва - Вильно - Тель-Авив - Иерусалим - Фрида Каплан Страница 34

Впрочем, к ужасу моих тетушек, которые были всего на четыре, пять лет старше меня, на нашем горизонте появился один виленский студент Черцендер, который узнал, что я в Железноводске, и приехал тоже туда. Я часто пропадала с ним в горах, одна, без тетушек. Я часто боролась между любовью и нелюбовью, чувствовала себя как лермонтовская княжна Мери, писала ему письма, которые мы по условию клали под камень в парке, и получала трагические ответы, приходила на свидания и не приходила, мы ссорились и снова объяснялись и мирились. А когда он поставил меня перед ультиматумом: повенчаться или разойтись, я «холодно отрезала» и сказала, что раньше, как через четыре-пять лет, когда я кончу свое среднее и высшее образование, я замуж не выйду. Он уехал, после чего я проплакала два дня, но потом успокоилась.

Здесь, на Кавказе, мне тоже суждено было заглянуть в судьбу другой русской молодой женщины. Это могло бы служить дополнением к тому, что я узнала от моей вагонной незнакомки-певицы.

В курортном парке, в ванных и на музыке, я познакомилась с одной очень хорошенькой дамочкой. Была она шатенка с пышными волосами, большими карими глазами и двумя ямочками на щеках. Все курортные фланеры на нее заглядывались.

— Вы тут с папой? — спросила я ее.

— Не-ет, это, так сказать, мой муж.

Я чуть не ахнула. Старый господин, седой, лысый на полголовы, с тростью в руке, которая помогала ему тащить его ревматические ноги, был ее муж?

— Вы не думайте, он меня очень хорошо держит. У меня квартира и выезд свой в Петербурге, и прислуга, и какие туалеты! И телефон он мне завел!

Я не отвечала.

— Но он очень ревнивый, — продолжала она, — он меня никуда не отпускает без себя. Я живу, как в затворничестве.

— И вам не скучно?

На ее лице промелькнула шельмовская улыбка: — Вы никому не расскажете? Я его обманываю и иногда так веселюсь, как вам, может быть, и не снится.

— Как же это? — спросила я.

— А вот я вам расскажу.

Вечером к ужину я его подпою немножко и начну зевать: «Ох, как я устала, спать хочу. Или это я пьяна?»

А ему только этого и надо. — «Иди, деточка, в постельку». — Я разденусь и лягу, а он уж и храпит.

А моя Дуняша, она у меня золото, уже в гардеробной держит все наготове: платье, корсет, туфли, ну, словом, только одевайся. Я из постели вон, одеваюсь в маскарадный костюм (в бальное платье боюсь, авось узнает еще, ему расскажут) — а внизу уж мой кучер Василий с лошадьми ждет, не у самого подъезда, а за углом. И еду на маскарад. У меня много знакомых там условлено, у меня ведь телефон есть, ей Богу. Ну вот, танцую часов до двух, трех, а потом тем же манером обратно. Дуня уже ждет меня в передней, и звонить не надо. Переоденусь — и в постель. Я много раз так удирала.

— Ну и ничего, сходило?

— Сходить-то сходило, да не очень. Раз прихожу я домой, а он как раз лежит, не спит, курит папироску. — «Ты где была?» — «У меня чего-то живот разболелся, так я не хотела тебя будить, беспокоить, я у Дуни в комнате лежала. А теперь лучше стало». — Ничего, молчит. Повернулся, как будто спит…

— А раз я такого страху набралась, что и рассказать нельзя. Недавно это было. То ли я была очень усталая после бала (меня провожал в карете один дружок, есть у меня такой), то ли сдуру раздеться-то я разделась, а сумочку — у меня такой ридикюль с гобеленом, его подарок к именинам, — забыла оставить в гардеробной и положила в спальне на туалетный стол.

Утром он всегда раньше меня встает, а я часов до одиннадцати дрыхну. Просыпаюсь, и душа у меня в пятки ушла: ридикюль открыт, и что в нем было — платок, духи, деньги — все выпало. Как же это я такую оплошность сделала? Звоню Дуне.

— Дуняша, как он, ничего?

— Ничего, — говорит, — чаю откушали, «Русские Ведомости» читают.

— И ничего тебя не спрашивал?

— Спрашивал, дескать, спят ли барышня, то есть барыня. Я говорю, спят. — Ну, пущай спит, не буди.

Я наскоро оделась, выхожу в столовую, поцеловала его, велю себе чай подавать. Он ничего, молчит. Потом говорит: «Я, душечка, велел лошадей закладывать, мы на воды едем. Что-то моя нога сильно разыгралась! Билет надо заказать и телеграммы отправить, опять же может тебе что купить надо для Кавказских вод».

Что ж, на воды, так на воды. Я взяла шляпу, и мы поехали по делам и в Пассаж. Я так думаю, или он не заметил, что в ридикюле моем карне де баль [136] был, а там все прописано: какого числа и где бал, и с кем я танцевала. А может быть, он подозревал, что я к полюбовнику езжу, а тут увидел, что я веселиться хочу, молода, дескать, — и простил. Только ничего мне не сказал.

— А почему же вы его не оставляете? — спросила я.

— Нет, зачем же? Жаль мне моего старичка, он без меня сопьется.

В это время мимо нашей скамейки прошел какой-то хлыщ в круглой соломенной шляпе: в одной петлице резинка от шляпы, в другой — гвоздика. Монокль в глазу и хлыстик в руках. Поклонился.

— Это кто?

Она усмехнулась:

— А это так, один в нашем отеле, много их тут приезжает в Пятигорск, на водах серных лечиться. «Позвольте, говорит, представиться». А я: «Ни-ни, у меня папенька строгий, нельзя». — «А я, грит, с вашим папенькой вчера в вист играл. Что это вы не даете за собой поухаживать?» — «Какие уж тут ухажерства, тут только за больными и старыми ухаживают, а я молодая и здоровая». — Так и отвадила.

Ей, видно, захотелось переменить тему.

— А кто тот студент, с которым вы вчера меня познакомили? Жених или знакомый?

Я покраснела:

— Знакомый, из нашего города.

— Ну, скоро мой старичок из ванных выходить будет, так я лучше пойду. А то он давеча говорит: что это ты, курсистка какая, что со студентами и жидами водишься? Прощайте.

Я осталась сидеть. Рисовала кончиком зонтика разводы на песке и думала: так оно и есть — жиды! С нами и водиться нельзя. А если бы мои тетушки знали, что я с этой «особой», содержанкой, разговариваю, мне бы тоже влетело.

Через минуту она вернулась:

— Слушайте, вы не обиделись за «жидов»? Я ведь это спроста, что на уме, то и на языке. Я потом подумала, что, может быть, вы обиделись?

— Нет, не обиделась. Мне не впервой.

— Ну, то-то же, спасибо. — И она ушла.

* * *

Осенью я собралась ехать в Швейцарию. Я решила раньше записаться на историко-философский факультет в Лозанне и через год приехать сдавать свои гимназические выпускные экзамены в России. Я поняла на этот раз, что всякая попытка экстерничать при мужской гимназии кончится снова провалом, и не по моей вине.