Мистика московских кладбищ - Юрий Рябинин Страница 35

Не собирался попасть хотя бы на панихиды к Солженицыну, но оказался не только там, а еще и на самих похоронах. Узнали с отцом, что хоронить его будут у нас под окнами — в Донском, — и решили сходить полюбопытствовать, раз уж так близко…

Еще не дойдя до монастырских ворот, встречаю знакомых — Бондаренку с Бородиным. Раскланялись с Бондаренкой. Отец чуть отстал от меня, потом рассказывает: Бородин спрашивает: это кто? Бондаренко ответил: Рябинин. Бородин не помнит своих авторов и лауреатов.

В самом монастыре народу не так много. Когда перезахоранивали Шмелева, кажется, в 2000 году, людей было куда больше. Но тогда там присутствовал святейший. А наши православные старушки всегда как-то узнают, где именно будет служить патриарх, и идут на него, как фанаты на поп-звезду, со всей Москвы сотнями и тысячами. Но что особенно бросилось в глаза — на похороны Солженицына не пришли наши либералы-тираноборцы. Ведь как принято считать, Солженицын был знаменем всей этой вечно диссидентствующей публики. Но, оказывается, они не числят его в своей стае. Они хоронят иногда каких-то своих пигмеев и являются всей чертой оседлости. А сегодня на похоронах знамени, символа, или, как раньше они же его называли, совести эпохи — ни души! Впрочем, была Ахмадуллина с мужем. Вот и все, кто представлял ту сторону. Справедливости ради нужно заметить, что и противоположная — патриотическая — сторона была представлена не густо. Вроде были какие-то знакомые лица по «Комсомольскому — тринадцать», но даже фамилий их не назову… Такие же литературные величины, о которых надо спрашивать: это кто?

В Большом соборе только что окончилось отпевание. Гроб вынесли солдаты. За гробом родственники. За ними новый президент Медведев. В окружении дюжих телохранителей он кажется совсем тщедушным, прямо-таки дитем, школьником. Получилось так, что нас с отцом толпа вынесла аккурат к самому президенту. И от паперти собора до могилы — метров 20–30 — мы шли на таком расстоянии от Медведева, что до него можно было дотянуться рукой. Он старался ни на кого не смотреть и шествовал, опустив глаза.

Нам с отцом выпало встать в самом удобном месте: за оградой могилы Ключевского. Прямо напротив нас стояла Наталья Дмитриевна с сыновьями и внуками, слева от нее президент с охраной, а перед ними, то есть, получается, между ними и нами, гроб с телом покойного. Поэтому рассмотрели мы все в мельчайших подробностях.

Пока духовенство отправляло какие-то последние детали погребального обряда, Наталья Дмитриевна наклонилась к внуку — пятилетнему где-то мальчику в ладном костюмчике — и что-то ему шепнула на ушко. Мальчик немедленно заплакал и стал растирать глаза кулачком. Скорее всего, Наталья Дмитриевна велела ему именно начать плакать. Потому что нельзя в эту минуту внуку покойного не плакать. Кругом же фото- и видеокамеры. В истории похороны должны остаться с плачущим внуком — маленьким, переживающим потерю любимого дедушки, Солженицыным. Мне почему-то вспомнилась кинохроника похорон Кеннеди. Тогда Жаклин так же наклонилась и сказала что-то малютке-сыну, и тот вдруг приложил ладошку к голове, отдавая честь убитому президенту и отцу. Этот исторический жест Кеннеди-младшего теперь прокручивают по телевиденью в любом случае, когда только заходит речь о трагически погибшем американском президенте. Не будут ли со временем точно так же прокручиваться кадры с плачущим у могилы Солженицына внуком в любой передаче, в любом фильме о писателе?

Когда опускали гроб в могилу, раздался оглушительный гром, — где-то за кустами солдаты салютовали из карабинов. При первом залпе сын Солженицына — не знаю, по имени который именно — едва не сел на землю. Наверняка подумал: теракт! Впрочем, вздрогнули многие, — салютовали солдаты, действительно, неожиданно. Но вот президент Медведев, надо отдать должное, даже не дернулся. Хотя, кто знает, может, его охранники и предупредили быть готовым к потрясению, чтобы президенту не уронить достоинства неожиданным расплохом, не потерять лица?

Могила А. И. Солженицына (до 2010 года)

В 1990 году Донской монастырь был передан Московской патриархии. Обычно в таких случаях говорят: возвращен верующим. Но в данном случае произошло явление в высшей мере парадоксальное. Оказавшись в лоне патриархии, монастырь, во всяком случае, большая его часть, стал практически недоступен для мирян, равно — верующих и неверующих. Недоступен куда в большей степени, чем в советскую эпоху. Если в богоборческие времена в монастыре не существовало закоулка, куда бы нельзя было заглянуть, то теперь мирянин волен лишь дойти от ворот до храма и возвратиться назад. Все прочие пути перекрыты. Куда ни пойдешь, всюду понаставлены заборы, изгородки — деревянные, железные, сплошные, любые, на все вкусы. Повсюду соглядатаи. Монахи так аргументируют эти свои порядки: они вывесили объявление, уведомляющее посетителей, что монастырское кладбище закрыто для посещения «в связи с угрозой теракта». Но тогда разумнее было бы не кладбище, а самые храмы закрыть. Нужно же быть поистине блаженным террористом, чтобы идти взрывать динамит среди могил, где кругом практически ни души, а не сделать этого в переполненном соборе. Уговаривать охранников бесполезно — не пустят. Они обычно отвечают так: вы к кому идете? у вас здесь кто-нибудь из близких похоронен? Им даже в голову не приходит, что бывают такие захоронения на кладбищах, которые близки очень многим. Близок ли кому-то Чаадаев? Безусловно. А Ключевский, Шмелев, Майков, Сумароков, Бове, Барановский, Перов, Ильин? Почему какие-то монахи решают, имеют ли право почитатели этих людей навестить их могилы или не имеют?

Помимо уникального некрополя в монастыре находится собрание монументальной скульптуры, свезенной сюда со многих уничтоженных московских кладбищ, а также фрагменты — наличники, порталы и пр. — некоторых разрушенных церквей. Раньше, когда монастырь принадлежал Музею архитектуры им. A.B. Щусева, к фрагментам, вмонтированным в одну из стен, можно было свободно подойти. Теперь тропинка, ведущая к этой стене, перекрыта сплошным забором, как на дачах у «новых русских». А уж о том, чтобы заглянуть, как когда-то, в некультовые монастырские здания и помещения, вообще не может быть речи, — propriete privee!

Сейчас много говорится об издержках приватизации начала 1990-х. Но при этом отнюдь не ставится под сомнение законность, а вернее — справедливость, безраздельного владения «разгосударствленной» собственностью церковью.

Часовня-склеп сахарозаводчиков Левченко

Христианская мораль, между прочим, опирается и на принцип: даром получили — даром отдавайте. Нет, никто не требует у церкви что-то отдавать — Боже сохрани! — но не лишать возможности людей смотреть то, что они всегда прежде свободно видели, это-то, кажется, не слишком великая прихоть мира, — так не показывают даже!

Кто бы мог подумать, что именно в наше время, самое демократическое и либеральное, как его называют, в российской истории время, старинное мемориальное кладбище сделается недоступным для посещения?