Анна Керн - Владимир Сысоев Страница 35

«С Пушкиным я опять увиделась в Петербурге, – вспоминала А. П. Керн, – в доме его родителей, где я бывала почти всякий день, и куда он приехал из своей ссылки в 1827 году (22 мая. – В. С.), прожив в Москве несколько месяцев. Он был тогда весел, но чего–то ему недоставало. Он как будто не был так доволен собою и другими, как в Тригорском и Михайловском. Тотчас по приезде он усердно начал писать, и мы его редко видели. Он жил в трактире Демута, его родители – на Фонтанке, у Семёновского моста, я с отцом и сестрою близ Обухова моста, и он иногда заходил к нам, отправляясь к своим родителям.

Именины свои (2 июня. – В. С.), праздновал он в доме родителей, в семейном кружку, и был очень мил. Я в этот день обедала у них и имела удовольствие слушать его любезности. После обеда Абрам Сергеевич Норов, подойдя ко мне с Пушкиным, сказал: «Неужели вы ему сегодня ничего не подарили, а он так много вам писал прекрасных стихов?» – «И в самом деле, – отвечала я, – мне бы надо подарить вас чем–нибудь: вот вам кольцо моей матери, носите его на память обо мне». Он взял кольцо, надел его на свою маленькую, прекрасную ручку и сказал, что даст мне другое. В этот вечер мы говорили о Льве Сергеевиче, который в то время служил на Кавказе, и я, припомнив стихи, написанные им ко мне, прочитала их Пушкину. Вот они:

Как можно не сойти с ума,Внимая вам, на вас любуясь;Венера древняя мила,Чудесным поясом красуясь,Алкмена, Геркулеса мать,С ней в ряд, конечно, может стать,Но, чтоб молили и любилиИх так усердно, как и вас,Вас спрятать нужно им от нас,У них вы лавку перебили!

Пушкин остался доволен стихами брата и сказал очень наивно: «И он тоже очень умён».

Упомянутый Анной Петровной Абрам (Авраам) Сергеевич Норов (1795—1869) – участник войны 1812 года, в Бородинской битве потерял ногу, в Москве попал в плен к французам, после их отступления был вывезен в своё саратовское имение, где лечился в течение 1813—1814 годов. Продолжая службу в армии, Норов в 1820 году был произведён в полковники. 11 февраля 1827 года он стал чиновником по особым поручениям в Министерстве внутренних дел. Софья Михайловна Дельвиг писала подруге А. Н. Карелиной 13 октября 1824 года: «Норов… всё так же добр и мил, но невозможно рассеян. Мне рассказывали, что вчера он вошёл в один дом, ни с кем не поздоровавшись, даже с хозяйкой, и просто–напросто уселся, ничего не говоря; затем вспомнил, как он поступил, и был очень этим смущён; однако ему по простоте сердечной простили его промах, так как всем известна его рассеянность».

С 1841 года А. С. Норов являлся почётным членом Российской академии наук по отделению русского языка и словесности, с 1851 года – ординарным академиком, а в 1854 году был назначен министром народного просвещения. При нём были сняты ограничения на приём в университеты, разрешено выписывать из–за границы научные книги без цензурного досмотра. Позже Норов стал действительным тайным советником, сенатором, членом Государственного совета. Он известен и как писатель, переводчик, собиратель рукописей; состоял членом Общества любителей словесности, наук и художеств, Вольного общества любителей российской словесности, Русского географического общества. Он является автором книг «Путешествия по Сицилии в 1822 г.» (СПб., 1828), «Путешествие по Святой земле в 1835 г.» (СПб., 1854. Ч. 1, 2) и «Исследование об Атлантиде» (СПб., 1854).

«На другой день, – вспоминала Анна Петровна, – Пушкин привёз мне обещанное кольцо с тремя бриллиантами и хотел было провести у меня несколько часов; но мне нужно было ехать с графинею Ивелич, и я предложила ему прокатиться к ней в лодке. Он согласился, и я опять увидела его почти таким же любезным, каким он бывал в Тригорском. Он шутил с лодочником, уговаривал его быть осторожным и не утопить нас. Потом мы заговорили о Веневитинове, и он сказал: „Pourquoi Tavez vous laissemourir? Il etait aussi amoureux de vous, rTest ce pas?“ (Отчего вы позволили ему умереть? Он ведь тоже (выделено мной. – В. С.) был влюблён в вас, не правда ли?). На это я отвечала ему, что Веневитинов оказывал мне только нежное участие и дружбу, и что сердце его давно уже принадлежало другой. Тут, кстати, я рассказала ему о наших беседах с Веневитиновым, полных той высокой чистоты и нравственности, которыми он отличался; о желании его нарисовать мой портрет и о моей скорби, когда я получила от Хомякова его посмертное изображение. Пушкин слушал мой рассказ внимательно, выражая только по временам досаду, что так рано умер чудный поэт. Вскоре мы пристали к берегу, и наша беседа кончилась… »

Близкая знакомая А. П. Керн графиня Екатерина Марковна Ивелич (Анна Петровна называла её «Екатерина Маркович») была оригинальной личностью. Дочь сенатора и родственница Пушкиных через свою мать – урождённую Турчанинову, в 1820–х годах она жила в Петербурге на Фонтанке близ Калинкина моста, рядом с Пушкиными. Поэт часто бывал у Ивелич, в годы ссылки переписывался с нею. В 1824 году в письме к брату Льву Александр Сергеевич назвал её «милой кузиной» и отметил её ум и любезность. «Некрасивая лицом, – вспоминал современник, – она отличалась замечательным остроумием; её прозвища и эпиграммы действовали как ядовитые стрелы». В её манерах и поведении было много мужского, она носила мужское платье и… влюблялась в женщин.

B 1824 году с Е. М. Ивелич познакомилась будущая жена Дельвига C. M. Салтыкова. Графиня сразу же возмутила её своим вульгарным тоном. Софья Михайловна писала своей подруге А. Н. Карелиной: «Она больше походит на гренадера самого дурного тона, чем на барышню. Что за походка, что за голос, что за выражения! К тому же она нюхает табак и курит, когда никого нет; выкурила пять или шесть трубок при мне в течение одного вечера. Какова девица?»

Однако познакомившись с Екатериной Марковной ближе, Софья Михайловна совершенно переменила мнение о ней. «Я никак не предполагала, – поделилась она с Карелиной, – что у неё столько ума и такая благородная страсть к поэзии. Ужасно досадно, что у неё, из–за её манер, вид мужчины. Она сама пишет русские стихи, и вовсе неплохие. Она уверяла меня, что Пушкин совсем не такой плохой человек, как о нём говорят, что этой репутации он не заслуживает, что он очень хороший малый и т. д.».

Графиня была другом Ольги Сергеевны Пушкиной. Однако эта «старая девушка» имела неосторожность передавать матери Пушкина все дурные слухи о сыне, за что поэт отомстил Ивелич, выведя её в пятой песне «Руслана и Людмилы» в образе суровой Дельфиры:

…под юбкою гусар,Лишь дайте ей усы да шпоры!…блажен и тот,Кто от Дельфиры убегаетИ даже с нею не знаком.

В описываемое Анной Петровной время (в 1827 году) в том же доме генеральши Штерич, в котором снимала квартиру Керн, проживал 23–летний студент Петербургского университета Александр Васильевич Никитенко – в будущем известный литератор, профессор русской словесности Петербургского университета, впоследствии академик, а с августа 1833 года – цензор. Его отец был крепостным графа Д. Н. Шереметева – сначала певчим крепостной капеллы, затем писарем, управляющим имениями, ходатаем по делам, учителем. Александр Васильевич закончил Воронежское уездное училище, но путь в университет для крепостного был закрыт. Его освобождению от зависимости, которое произошло в октябре 1824 года, способствовали будущие декабристы К. Ф. Рылеев, граф З. Г. Чернышёв и А. М. Муравьёв. Сразу же после получения вольной Никитенко поступил в Петербургский университет на философско–юри–дический факультет.