Русский бунт. Все смуты, мятежи, революции - Лин фон Паль Страница 35

Опричнина, грубо говоря, строилась на силлогизме: все бунтовщики – люди, все люди – бунтовщики.

Сильвестра и Адашева, которые прежде имели на царя большое влияние, Иван сослал, писем от них не читал. Тогда оба прежних царедворца стали посылать к Ивану заступников, чтобы те вырвали царя из дурного окружения и заставили прислушаться к добрым советам. Просители тут же впадали в немилость и многие лишались головы. Одним из таких просителей за прежних друзей царя был и князь Андрей Курбский. Ему удалось ускользнуть, а по Москве пошли кровавые расправы. Нововведение, изобретенное Иваном, должно было полностью и в рекордные сроки истребить крамолу. Нововведение именовалось опричниной. Опричнина, грубо говоря, строилась на силлогизме: все бунтовщики – люди, все люди – бунтовщики.

Для жителей Москвы опричнина началась совершенно неожиданно. Лучше всего и детальнее начало кошмара передает Карамзин: «И вдруг, в начале зимы 1564 года, Москва узнала, что царь едет неизвестно куда, с своими ближними, дворянами, людьми приказными, воинскими, поимянно созванными для того из самых городов отдаленных, с их женами и детьми. 3 (13) декабря, рано, явилось на Кремлевской площади множество саней: в них сносили из дворца золото и серебро, святые иконы, кресты, сосуды драгоценные, одежды, деньги. Духовенство, бояре ждали государя в церкви Успения: он пришел и велел митрополиту служить обедню; молился с усердием; принял благословение от Афанасия, милостиво дал целовать руку свою боярам, чиновникам, купцам; сел в сани с царицею, с двумя сыновьями, с Алексеем Басмановым, Михайлом Салтыковым, князем Афанасием Вяземским, Иваном Чеботовым, с другими любимцами, и, провождаемый целым полком вооруженных всадников, уехал в село Коломенское, где жил две недели за распутьем: ибо сделалась необыкновенная оттепель, шли дожди и реки вскрылись. 17 (27) декабря он с обозами своими переехал в село Тайнинское, оттуда в монастырь Троицкий, а к Рождеству в Александровскую слободу».

В Москве недоумевали, и никто из священников или бояр, не говоря уж о простом народе, не знал, в какое это таинственное путешествие отправился их царь, но все ожидали, что открытие причины скоропалительного отъезда радости не принесет. Только через месяц, день в день, причина стала ясна. Митрополиту вручили грамоту, в которой государь «описывал все мятежи, неустройства, беззакония боярского правления во время его малолетства; доказывал, что и вельможи, и приказные люди расхищали тогда казну, земли, поместья государевы: радели о своем богатстве, забывая отечество; что сей дух в них не изменился; что они не перестают злодействовать: воеводы не хотят быть защитниками христиан, удаляются от службы, дают хану, Литве, немцам терзать Россию; а если государь, движимый правосудием, объявляет гнев недостойным боярам и чиновникам, то митрополит и духовенство вступаются за виновных, грубят, стужают (т. е. надоедают. – Авт.) ему».

Объясняя причину отъезда из Москвы, Иван сообщал, что, «не хотя терпеть ваших измен, мы от великой жалости сердца оставили государство и поехали куда Бог укажет нам путь».

Митрополит был в растерянности. Горожане получили от царя другую грамоту. «Царь уверял добрых москвитян в своей милости, сказывая, что опала и гнев его не касаются народа». Как комментирует это Карамзин, «столица пришла в ужас: безначалие казалось всем еще страшнее тиранства». Москва не привыкла жить без царей, то есть без богоустановленной власти, начались причитания и вопли, к митрополиту послали народную делегацию, чтобы он умолял царя вернуться, о том же просили бояре, священники, чиновники. Они были готовы согласиться на любые казни, если Ивану необходимо казнить его врагов, только бы вернулся! Митрополит тотчас же хотел и ехать, но тут ему бухнулись в ноги, чтобы хоть он столицу не оставлял, все ж он митрополит – хоть и не царь, а духовная власть.

Судя по описаниям этой ситуации, Москвой овладело какое-то сумасшествие. В ней все было как перед концом света: закрылись лавки, не работало ни одно учреждение, даже караульщики ушли из караульных будок. Состоялся сход, на котором избрали к царю делегацию – новгородского владыку Пимена и архимандрита Левкия, еще восьмерых епископов, двоих князей – Бельского и Мстиславского, а также множество бояр, дворян, приказных людей, купцов и мещан. В Александровскую слободу царь пустил только духовенство, те умоляли его о прощении, передали ему благословение от митрополита на любые его действия.

Далее Иван основательно потомил москвичей неведением – целый месяц они ожидали ответа и боялись, что царь решил их бросить. Наконец 2 (12) февраля царь въехал в свою столицу, но внешне он разительно изменился; «на лице изображалась мрачная свирепость; все черты исказились; взор угас; а на голове и в бороде не осталось почти ни одного волоса, от неизъяснимого действия ярости, которая кипела в душе его. Снова исчислив вины бояр и подтвердив согласие остаться царем», он, однако, поставил свои условия, что «он для своей и государственной безопасности учреждает особенных телохранителей. Такая мысль никого не удивила: знали его недоверчивость, боязливость, свойственную нечистой совести; но обстоятельства удивили, а следствия привели в новый ужас Россию. 1) Царь объявлял своею собственностию города Можайск, Вязьму, Козельск, Перемышль, Белев, Лихвин, Ярославец, Суходровью, Медынь, Суздаль, Шую, Галич, Юрьевец, Балахну, Вологду, Устюг, Старую Руссу, Каргополь, Вагу, также волости Московские и другие с их доходами; 2) выбирал 1000 телохранителей из князей, дворян, детей боярских и давал им поместья в сих городах, а тамошних вотчинников и владельцев переводил в иные места; 3) в самой Москве взял себе улицы Чертольскую, Арбатскую с Сивцевым Врагом, половину Никитской с разными слободами, откуда надлежало выслать всех дворян и приказных людей, не записанных в царскую тысячу; 4) назначил особенных сановников для услуг своих: дворецкого, казначеев, ключников, даже поваров, хлебников, ремесленников; 5) наконец, как бы возненавидев славные воспоминания кремлевские и священные гробы предков, не хотел жить в великолепном дворце Иоанна III: указал строить новый за Неглинною, между Арбатом и Никитскою улицею, и подобно крепости оградить высокою стеною. Сия часть России и Москвы, сия тысячная дружина Иоаннова, сей новый двор, как отдельная собственность царя, находясь под его непосредственным ведомством, были названы опричниною, а все остальное – то есть все государство – земщиною, которую Иоанн поручал боярам, земским, князьям Бельскому, Мстиславскому и другим, велев старым государственным чиновникам – конюшему, дворецкому, казначеям, – дьякам – сидеть в их приказах, решить все дела гражданские, а в важнейших относиться к боярам, коим дозволялось в чрезвычайных случаях, особенно по ратным делам, ходить с докладом к государю. То есть Иоанн, по-видимому, желал как бы удалиться от царства, стеснив себя в малом кругу частного владетеля, и в доказательство, что государево и государственное уже не одно знаменуют в России, требовал себе из казны земской 100 000 рублей за издержки его путешествия от Москвы до слободы Александровской!»

Москвичи согласились на все условия. И сразу же начались казни. Такого количества казней Москва не знала. Дабы полностью «пресечь измену и крамолу», Иван велел каждому заподозренному в них найти себе поручителя и внести залог, размеры которого были чудовищны, а поручитель рисковал в случае бегства тех, за кого поручился, собственной головой.