Патриарх Филарет. Тень за троном - Андрей Богданов Страница 36

Вторая грамота, написанная вскоре после первой, как бы исправляет излишнюю горячность. Иноземцы не упоминаются — речь идёт исключительно о православных, восставших на царя, "которого избрал и возлюбил Господь", забывших сказанное в священных текстах: "Существом телесным равен людям царь, властью же достойного его величества приличен Всевышнему".

"Думали они, — писал Гермоген, — что на царя восстали, а то забыли, что царь Божьим изволением, а не собой принял царство. И не вспомнили Писание, что всякая власть от Бога даётся. И то забыли, что им, государем, Бог врага своего, а пашет губителя и иноческого чина иоругатсля (Лжедмитрия I. — Авт.) истребил, и веру нашу христианскую им, государем, вновь утвердил, и всех нас, православных христиан, от погибели к жизни привёл. И если бы попустил им Бог сделать по их злому желанию — конечно бы вскоре в попрании была христианская вера и православные христиане Московского царства были в разорении, как и прочие грады!"

Бог разрушил гибельный замысел мятежников, утверждал Гермоген. Но его не оставляло чувство, что мрачное пророчество ещё осуществится. Потому так настойчиво пытался он повернуть события вспять, заставить людей, отпавших, по его мнению, от православия и гибнущих душами, возвратиться под власть царя и в лоно Церкви. Патриарх отнюдь не отлучал и не проклинал — он звал назад: "Мы же с любовью и радостью примем вас и не будем порицать, понеже без греха Бог един".

На тех, кто оказался в Тушинском лагере поневоле, как митрополит Ростовский и Ярославский Филарет (будущий патриарх), упреки Гермогена вообще не распространялись, хотя Филарет и выполнял при Лжедмитрии обязанности "наречённого" патриарха. Однако не только невинные, вроде Филарета, но и все виновные вольны были получить полное прощение. К этому автор стремился всеми силами, переходя от церковных аргументов к вполне земным. Зная, какое значение придают служилые люди случаям "бесчестья" (понижавшим род в местнических спорах), Гермоген сообщает, что о бесславном мятеже он записал в патриаршем летописце: "Как бы вам не положить вечного порока и проклятья на себя и на детей ваших", вообще не лишиться дворянства и не оказаться со своими потомками в рабстве! Напоминая о воинской чести, патриарх пишет, что "отцы ваши не только к Московскому государству врагов нс допускали, но сами в морские воды, в дальние расстояния и незнаемые страны как орлы острозрящие и быстролетящие будто на крыльях парили и все под руку покоряли московскому государю царю!"

Горестно укоряя добровольно перешедших на сторону Лжедмитрия — и таким образом отпавших от Бога и Церкви, — архипастырь противопоставил им других обитателей Тушинского лагеря.

"А которые взяты в плен, как и Филарет митрополит и прочие, — писал Гермоген, — не своею волею, но нуждою, и на христианский закон не стоят, и крови православных братии своих не проливают — на таковых мы не порицаем, но и молим о них Бога елика сила, чтоб Господь от них и от нас отвратил праведный свой гнев и полезная бы подал нм и нам но вел пней его милости".

После пленения Филарета в Ростове прошло почти три месяца. Можно было бы полагать, что Гермоген всё ещё находился под впечатлением самоотверженной попытки Ростовского митрополита удержать город на стороне Шуйского и под влиянием сострадания от "поругания" владыки врагами на пути в Тушино. Сколь легко было бы поддаться представлению о пребывании Филарета в тушинском плену, не будь собственной грамоты "наречённого" патриарха, подписанной ещё ноябрем 1608 г., почти сразу после пленения!

Действия "наречённого" патриарха скрыть было невозможно. Он и понадобился Лжедмитрию II прежде всего для богослужения, во время коего самозванец поминался и здравствовался как законный "царь Дмитрий Иоаннович". Москва и Тушино были тесно связаны, вести распространялись мгновенно. Первая же служба Филарета в лагере Лжедмитрия II не могла не повредить власти Василия Шуйского, которую Гермоген истово оборонял.

Но грамоты патриарха Московского были нацелены не на обличение самозванца и служащих ему, а на сохранение единства в своих рядах, тающих за счет перебежчиков. Поэтому в качестве примера пленённого мученика разумнее всего было представить Филарета, а не претерпевавших истинное мучение архиереев (Иосифа, Феоктиста), таким образом, снижая впечатление народа от вольной или невольной сделки митрополита Ростовского с "царем Дмитрием".

Итак, красноречивые высказывания Гермогена о "пленниках", недалеких от смерти в "нуждах и бедах", о праведных "мучениках Господних", "не отступивших от Бога" во главе с Филаретом, вовсе не обязательно рисуют нам истинное положение "нареченного" патриарха в Тушине. Но, несомненно, никакие политические соображения не заставили бы Гермогена превозносить митрополита Ростовского, если бы крутой нравом патриарх заподозрил Филарета в нарушении пастырского долга.

При невозможности среди буйных сторонников Лжедмитрия (и в особенности участвовавших в ростовском деле казаков и переяславцев) сохранить тайну, можно быть уверенным, что ни малейших сомнений в поведении Филарета при пленении не существовало. Гермоген абсолютно доверял Романову и в дальнейшем. Исходя из этого, следует искать признанное обоими архиереями оправдание для принятия Ростовским митрополитом сана "наречённого" патриарха.

Полагаю, оно было найдено ещё автором "Нового летописца", живописавшего сцену в Ростовском соборе, когда "святитель, готовясь, как агнец к закланию, сподобился пречистых и животворящих Тайн, и похотел всему миру спасения, и похотел ответ дать Богу праведный по пророческим словам: Се аз и дети, яже ми дал есть Бог!" То есть вот он, пастырь, не оставляющий своё стадо в опасности!

Приведённый в лагерь самозванца как пленник, Филарет обрёл там великое множество православных, гибнущих душами без пастырского наставления. И счёл своим долгом продолжить архиерейское служение. Политически его согласие с Лжедмитрием было изменой клятве царю Василию Шуйскому. С точки зрения церковной, в коей высшим авторитетом, очевидно, следует считать патриарха Гермогена, пленный пастырь праведно действовал среди пленных и заблудших, но не отлученных от Русской православной церкви детей своих.

Рассуждая о политике, историки далеко не всегда обращали внимание на содержание церковных распоряжений "наречённого" патриарха. Между тем они не менее драматичны, чем самые буйные политические фантазии. Православный литовский воевода Пётр Павлович (Ян) Сапега, к которому русские нередко обращались в те годы за помощью в делах духовных, писал Филарету, что в монастыре на Киржаче, в Переяславском уезде, воинские люди разорили храм, осквернили престол и похитили церковные сосуды, так что служба невозможна и православные помирают без причастия.

Филарет немедленно послал грамоту протопопу Ростовского собора с братией, чтобы по присылке от Сапеги священника или дьякона для разоренного храма был выдан антиминс — матерчатый плат, необходимый для совершения литургии. Отписал "нареченный" патриарх и в Юрьев-Польский, повелев тамошнему протопопу озаботиться освящением храма на Киржаче. А Сапега за заботу о церкви получил от Филарета благословение.

Между тем именно Сапега осаждал Троице-Сергиев монастырь; именно его отряды были опаснее всего для Василия Шуйского, и именно с ним предстояло сражаться новой русской армии, которую спешно формировал на севере князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский. 28 февраля 1609 г., через три месяца после появления Филарета в Тушинском лагере, князем был подписан договор о военной помощи со Швецией, давшей солдат за ежемесячное 100-тыс. жалованье серебром и уступку Корелы. Князь делал всё, что мог, чтобы выплатить солдатам деньги. Выступая из Новгорода в мае, он имел более 15 тыс. разноплемённых наёмников под командой 27-летнего Якова Понтуса Делагарди и несколько тысяч ополченцев. Впрочем, вскоре после победы над тушинцами под Тверью Делагарди оставил воеводу.