Льюис Кэрролл - Нина Демурова Страница 36

Теперь всё было готово к съемке. Пластинку заряжали в кассету, подложив под нижнее ее ребро полоску фильтровальной бумаги, чтобы стекающий раствор не испортил камеру. Снимать надо было побыстрее, пока не испарился спирт, а выдержка при съемке в помещении достигала минуты-полторы. Немедленно после съемки требовалось проявить пластинку — еще сырую. Снова ею балансировали на пальцах, поливая поверхность проявителем на основе солей железа. А фиксировали почти как теперь — в кювете с раствором. Правда, не в гипосульфите, а в цианистом калии. После промывки и сушки негатив лакировали, чтобы предохранить очень тонкий и неясный слой от повреждений: со стороны стекла пластинку нагревали на спиртовке “настолько, чтобы еще терпела тыльная сторона ладони”, и повторяли всю эквилибристику с нанесением, разравниванием и сливанием жидкости, теперь уже лака».

Впервые Чарлз Доджсон услышал о фотографии от дядюшки Скеффингтона, который всегда был в курсе всех научных и технических новинок. «Написал дяде Скеффингтону, прося приобрести для меня фотографический аппарат: хочу найти для себя занятие помимо чтения и сочинительства», — читаем запись в дневнике от 22 января 1856 года. Дядюшка посоветовал ему заказать аппарат в магазине Т. Оттивела на Шарлотт-стрит. Не прошло и месяца, как Чарлз отправился к Оттивелу, прихватив с собой приятеля по колледжу Реджиналда Саути, счастливого обладателя камеры, успевшего уже приобрести некоторый фотографический опыт. «Аппарат вместе с объективом и прочим будет стоить фунтов 15, не менее», — отмечает он в дневнике. Однако эта немалая по тем временам сумма не покрывала всех расходов. Привыкший к строгой бережливости Чарлз был смущен своей расточительностью. Несколько позже в дневнике появилась запись: «Это моя единственная забава — полагаю, она заслуживает серьезного отношения». Похоже, он старался оправдаться перед самим собой.

Вскоре он уже обзаводится необходимым снаряжением, покупает стеклянные пластинки размером 8x10 дюймов и оборудует настоящую переносную лабораторию, нужную ему и для изготовления снимков дома, и во время поездок к родным и друзьям.

«Фотографирование требовало невероятной пунктуальности, терпения и чистоты… — пишет Вендровский. — Его переносная лаборатория представляла собой громоздкий ящик, крышка которого поднималась, образуя нечто вроде палатки. Сверху свисали занавески из желтого коленкора (коллодионный слой чувствителен только к сине-фиолетовому свету). Всё это водружалось на складной треножник. Кроме переносной лаборатории, камеры и штатива к ней Доджсон возил с собой ящик с бутылями, в которых хранились химикалии, готовые растворы и дистиллированная вода, а еще запасную посуду, спиртовку, весы с разновесами и мензурки, не говоря уже о стеклянных пластинках, — пять килограммов дюжина. Упаковку он не доверял никому, собственноручно заворачивая каждый предмет в несколько слоев бумаги». По подсчетам специалистов, вес всего снаряжения, необходимого для съемок вне дома, доходил до 170 фунтов!

Под руководством Саути Чарлз сделал первые фотографии — и вскоре настолько увлекся новым занятием, что стал посвящать ему всё свободное время. Он не без иронии описал его в стихотворении «Гайавата фотографирует», вышедшем в журнале «Трейн» в декабре 1857 года. Выдержанное в эпическом ритме «Песни о Гайавате» (1855) Генри У. Лонгфелло, оно принадлежит к лучшим комическим стихам Кэрролла. Автор предпослал ему небольшое вступление: «В век подделок не имею я претензий на заслуги за попытку сделать то, что всем известно и несложно. Ведь любой в известной мере чуткий к ритму литератор сочинять часами мог бы в легком трепетном размере славных строк о Гайавате. Посему не стоит, право, обращать свое вниманье к форме маленькой поэмы, к заключенным в ней созвучьям — пусть читатель беспристрастный судит непредубежденно только поднятую тему». За этим якобы прозаическим вступлением следует само стихотворение. По счастью, русским читателям поэма Лонгфелло известна в великолепном переводе И. А. Бунина, что дает нам возможность по достоинству оценить бурлеск Кэрролла:

С плеч могучих Гайавата Фотокамеру из бука, Полированного бука Снял и сей же час составил; Упакована в футляре, Плотно камера лежала, Но раздвинул он шарниры, Сдвинул стержни и шарниры Так, что ромбы и квадраты Получились, словно в книгах, Книгах мудрого Евклида. На треногу всё воздвиг он — Заползал под темный полог — Простирал он к небу руки — Восклицал: «Не шевелитесь!» — Сверхъестественное действо!

Интересно, что в этом стихотворении Чарлз упоминает имя Джона Рёскина. Оно появляется в ироническом описании одного из фотографируемых персонажей; однако ирония автора направлена вовсе не на Рёскина:

Следом сын его — блестящий, Славный Кембриджа питомец, Он хотел бы, чтобы образ Эстетически стремился В самый центр, к его булавке, К золотой его булавке. Он из книг усвоил это Джона Рёскина, который «Современных живописцев», «Семь столпов архитектуры» Написал и много прочих; Но, возможно, он не понял Смысла авторских суждений. Как бы ни было, однако Неудачным вышло фото [52].

Эта ссылка на Рёскина не случайна и представляет для нас особый интерес. Она не только свидетельствует о знакомстве Кэрролла с трудами Рёскина, но и позволяет предположить, что первый задумывался об использовании в фотографии предлагаемых вторым художественных принципов.

В январе 1860 года в одном из местных любительских журналов (The South Shields Amateur Magazine), где печатались стихи и проза местных фотографов-любителей, Чарлз опубликовал юмористический рассказ «Выходной день фотографа». Деньги, выручаемые от продажи журнала, шли в фонд постройки местного «Института механиков» (S. Shields' Mechanics Institute). Такого рода центры образования для рабочих были в те годы распространены в Англии, и Чарлз их поддерживал, сохраняя при этом анонимность.

Подобно приведенному выше стихотворению «Гайавата фотографирует», рассказ повествует о тяготах жизни фотографа, делающего «семейные» снимки. Тот хочет снять прекрасную Амелию, но прежде ему приходится фотографировать членов ее семейства. Вот Paterfamilias [53] — похоже, у него в горле застряла кость и он изо всех сил борется с удушьем, обратив глаза на кончик своего носа. Фотограф хочет его переснять, но остальные хором заявляют, что фотография верно запечатлела «его обычное выражение». Затем следует Materfamilias. [54] Усаживаясь для снимка, она с глупой улыбкой сообщает, что «в юности очень любила театр» и что «хотела бы сняться в образе одной из своих любимых шекспировских героинь». Однако она никак не может вспомнить, какую именно героиню имеет в виду, хотя и нарядилась в шелковое голубое платье, накинула шотландский шарф на плечо и взяла в руку охотничий хлыст… Когда наконец очередь доходит до Амелии, бедный фотограф узнаёт, что она помолвлена и все его мечты разбиты!