1759. Год завоевания Британией мирового господства - Фрэнк Маклинн Страница 36

А Воронцов был заинтересован в Швеции не более, чем шведы в нем. Он тоже водил за нос Шуазеля. Канцлер всегда был необыкновенно вежливым, но он никогда не представлял собой серьезного игрока в операции по вторжению.

Наконец Шуазель убедил одну из стран Балтийского моря, чтобы она присоединилась к его планам. Но, к его сожалению, эта страна была не гигантской рыбой, а относительно незначительной рыбешкой. Это Дания. Сначала она сохраняла сдержанность, объявленную Швецией частным образом, а Голландией — публично. Было заявлено, что план вторжения Шуазеля слишком похож на крестовый поход католиков по поручению Стюартов.

Шуазель ответил, что лично его целью была не революция на Британских островах, даже не реставрация Стюартов, а просто нанесение такого ущерба Англии, какой она уже нанесла Франции. Так можно добиться справедливых условий мирного договора. Делу французского министра едва ли могли помочь неуклюжие усилия агентов-якобитов, которые пытались успокоить опасения протестантов, распространив по Европе сведения: Чарльз Эдуард отрекся от католической веры и вступил в лоно англиканской церкви. Правда заключалась в том, что принц Стюарт перешел в протестантство в 1750 г. исключительно из политической целесообразности (сам-то он был деистом, если не настоящим атеистом). Но эта сенсационная «утка» не только ни в чем не убедила Европу, но привела к тому, что принц потерял многих старых друзей, но не приобрел ни одного нового.

Наконец Шуазелю удалось сосредоточить лучшие умы Дании на реальной политике и убедить канцлера в Копенгагене (барона Йохана Гартвига Эрнста фон Берншторффа), что Британия уже слишком сильна и с точки зрения военно-морских сил, и в плане торговли. Поэтому долгосрочные интересы Дании поставлены под угрозу.

Хотя датчане восприняли силу этого аргумента, но отказались предоставить войска для вторжения. Самое большее, на что можно было рассчитывать с их стороны — это на формирование оборонительного альянса в Балтийском море. Его и создали в марте 1760 г., когда Дания объединилась с Россией и Швецией в лиге вооруженного нейтралитета. Но датчане не хотели ни возрождать Швецию в качестве крупной военной державы, ни рисковать гневом Британии, принимая участие в полномасштабном проекте десанта и вторжении на Британские острова.

Самые большие надежды Шуазель возлагал всегда на Испанию, чьи геополитические соображения в конце концов вынудили ее в 1761 г. вступить в Семилетнюю войну. Первым министром Испании в 1759 г. был Риккардо Уолл, выходец из ирландского древнего рода якобитов. Он имел эмоциональную привязанность к Стюартам, но еще большую привязанность — к своей карьере. Это предполагало внимание, проявляемое к реальной политике, а не к чувствам. Его любимый девиз заключалась в том, что он претендовал на сочувствие французским мольбам о помощи, одновременно заявляя: королевские владыки Испании предостерегают от начала каких-либо действий.

Очевидна была лишь незначительная солидарность с Бурбоном, так как, хотя Людовик XV зачастую сам ходатайствовал о помощи для Франции, Фердинанд никогда не выходил за рамки абстрактного сочувствия.

Шуазель и его агенты использовали множество убедительных доводов и линий, чтобы найти подход к Испании — в самом деле, Берни в 1758 г. прибегал к ним многократно. Помимо предложения испанскому двору Минорки (в качестве приманки для присоединения к Франции в необходимой борьбе с естественным противником, Англией), Версаль использовал, по меньшей мере, три основных аргумента. Первый заключался в том, что позднее назовут «теорией домино»: если падет Канада, то за ней последует Луизиана. Затем британцы приступят к поискам своей следующей жертвы в Новом Свете. Возможно, ею станет Мексика, но в любом случае, это будет какая-то часть испанской «Индии».

Уолл всегда отрицал наличие связи между Канадой и Мексикой. Он заявлял во всеуслышание, что его не волнует «теория домино». Вторая французская линия заключалась в том, чтобы добиться согласия Уолла на снабжение Новой Франции из испанской Флориды, питая надежду вовлечь Испанию в борьбу с Британией. Однако испанский министр относился к подобной возможности с подозрительной настороженностью и всегда отвечал, что невозможно снабжать Канаду из Флориды, поскольку британское морское могущество исключает возможность такой коммерции.

Третий аргумент заключался в том, что сами драгоценные испанские флоты находились под угрозой. Раз Франция потерпела поражение в Новом Свете, британцы могут стать хозяевами Карибского моря и отрезать Испанию от американской империи. Уолл всегда говорил, что он будет серьезно воспринимать эту опасность только тогда, когда увидит доказательства решительной британской агрессии, направленной на Гавану и Картахену.

Сам Уолл воздерживался по ряду соображений. Пока Фердинанд VI был жив, он одержим идеей, что может стать миротворцем — посредником между Францией и Британией. Хотя Уолл говорил своим доверенным лицам, что идея короля была фантастической, так как Британия никогда не сможет воспринимать любого Бурбона в качестве «честного брокера», и в любом случае общий мир должен включить короля Пруссии Фридриха, что непременно рассмешит его королевского владыку.

Когда на трон взошел наследник Фердинанда Карл III, Уолл понял, что его беспокоят наступления британцев в Северной Америке. Министр все же воспользовался «новизной» короля в качестве предлога ничего не предпринимать и наложил вето на отправку испанских военных кораблей в Брест на помощь французам.

Более того Карл III, хотя и симпатизировал Стюартам больше своего предшественника, всегда заявлял, что желает увидеть восстание якобитов в Британии раньше, чем он отправит армию вторжения. Ведь из событий 1745-46 гг. становится понятно: это был единственный эпизод, который никогда не произойдет вновь.

Уолл слушал советы прежнего якобита графа («Маршала») Джорджа Кейта — ренегата во всем, кроме формальных заявлений. Последний объявлял во всеуслышание о своей непрерывной привязанности к Джеймсу Стюарту в Риме, но в частных разговорах в 1759 г. советовал Уоллу понять: у Стюартов — безнадежное дело, а ганноверская династия слишком твердо укоренилась в Британии.

В этом и заключалась суть. Не помогало и то, что якобиты-лоббисты в Мадриде были не высшего калибра. Граф Уолш де Серрант был судовладельцем и работорговцем, который никогда не вел переговоры с французским послом Обетером или другими французскими дипломатами. Как правило, он передавал полномочия по детальному лоббированию своему заместителю Бернарду Уорду.

В течение всего 1759 г. Шуазель продолжал надеться на то, что может что-нибудь получиться из его настойчивых обращений к России, Швеции и Испании. Он даже полагал: стоит разыгрывать карту якобитов просто на тот случай, если Чарльз Эдуард окажется не совсем «бумажным тигром» (или, по меньшей мере, не пьяным матросом, каким он появился вечером 5 февраля в Париже).

Между тем принц Стюарт оставался в Булони, требуя и ожидая, что французы приблизятся к нему, совершая следующий шаг. Но реальность заключалась в том, что Шуазель почти что вычеркнул его из сценария. Бездействие Чарльза Эдуарда приводило в отчаяние его друзей и сторонников. Один из них, Шолто Дуглас, в конце концов не смог выносить подобное и разразился следующей тирадой: «Ваши враги в настоящее время бурно радуются и высказываются о Вас так, как Петр Великий о шведском короле Карле XII, когда русский царь заковал шведов цепями в Бендерах. Они говорят, что Вы утонули в бутылке в Булони, а пробка — у Вас в кармане».