Ведьма и инквизитор - Нерея Риеско Страница 37

Позже Саласар воспользовался своим пребыванием при дворе, чтобы тем или иным способом приблизиться к королеве. Ему не хватало слов, чтобы это объяснить, но с тех пор, как он прочел то письмо, его душевное состояние улучшилось. Стремление развеять чужую печаль помогло ему справиться со своей собственной. Ему хотелось защитить ее, оставаясь в тени. Он выяснил, что у нее имелись все основания для недовольства — герцог де Лерма действительно контролировал малейший шаг монархов: дружеские связи, круг чтения, встречи супругов и всякие церемонии, удалял от двора любого человека, который, по его подозрениям, мог его предать.

Как-то раз один из исповедников короля, брат Диего Мардонес, напугал монарха и герцога, заявив им, что в аду специально отведено место для королей, пренебрегающих своими обязанностями, и вассалов, захвативших в свои руки бразды правления. Герцог не на шутку перепугался и в очередной раз впал в глубокую хандру, а некоторое время спустя королевского исповедника сменил брат Херонимо де Хавьерра, гораздо менее откровенный в своих высказываниях и, естественно, более подходящий с точки зрения душевного спокойствия фаворита.

Саласар воспользовался духовной пустотой, возникшей после ухода старого исповедника и перед приходом нового, чтобы дать королеве возможность выговориться. Вначале он слушал ее, затаившись в исповедальне. Он не позволял себе взглянуть на нее даже через решетчатое оконце, ему казалось, что и сквозь крошечные отверстия она уловит охватившую его дрожь. Однако со временем отважился поднять на нее глаза и даже начал следить за огоньками, вспыхивавшими в зеленоватых глазах королевы всякий раз, когда она говорила о радостях, и гаснувшими, едва та заводила речь о своих печалях. Наступил момент, когда им уже не требовалась ни исповедальня, ни формула «Две Мария Пречистая»; они могли вести все те же духовные беседы лицом к лицу, потому что перестали смущаться, а все сказанное оставалось покрытым тайной исповеди. Она интуитивно чувствовала в нем святого и прямо говорила ему об этом.

Эти доверительные беседы дали Саласару возможность лучше узнать королеву Маргариту, и он окончательно убедился в том, что это необыкновенная женщина. Ее глубокая набожность ощущалась в каждом движении, в каждой складке платья, во взгляде и походке, в той сдержанности, с которой она проводила рукой по воздуху, стараясь выразиться яснее.

Она верила, что смерть — это счастливый переход к состоянию безмятежной радости, и читала и перечитывала книги, содержавшие в себе подробное жизнеописание людей, прославившихся добродетельностью, убежденная в том, что только так можно обрести вдохновение, чтобы их превзойти. Дни напролет она вместе с монахинями шила платьица для детей из сиротского приюта и усердно собирала святые реликвии. Заказывала в среднем тысячу месс в год, чтобы доставить облегчение душам, томящимся в чистилище, и пеклась о судьбе увечных воинов, которые, не получая пособий, оказались в страшной нищете, не принимая, из чистого упрямства, помощь от ордена святого Иоанна Господня.

Саласар помог ей найти и обустроить здание, в котором эти люди могли жить, не чувствуя себя униженными. Она была такой же сострадательной и чуткой к чужой беде, как и Богоматерь, причем настолько, что Саласар со временем начал считать себя недостойным ее доверия, чувствуя, что обманывает ее. Он не был тем безгрешным человеком, каким она себе его представляла. При всем своем желании он не мог верить в то же, во что и она.

Когда двор переехал в Вальядолид, Саласар отправился туда же. В кулуарах дворца муссировались слухи о происках герцога де Лерма: дескать, этот интриган изо всех сил старается заманить Филиппа III на свою территорию, а Филипп III на все смотрит глазами герцога де Лерма. Король думает исключительно головой своего фаворита; переезд произошел, потому что так захотел фаворит, а фаворит так захотел, потому что здесь была его вотчина, и таким образом он хотел сделать свою семью еще более богатой…

Позже Саласару стало известно о том, что еще одна причина, заставившая Лерма хлопотать о переезде двора, заключалась именно в королеве. Фаворит ее опасался, так же как императрицы Марии Австрийской, сестры Филиппа II, которая жила в Мадриде и была монахиней в монастыре кармелиток-босоножек. Обе очень сдружились между собой, и молодая королева проводила много времени в обществе пожилой женщины. Маргарита часто вела с ней беседы, но разговаривали они по-немецки, что выводило Лерма из себя, поскольку никто не знал, о чем шла речь. Как герцог ни старался окружить королеву Маргариту фрейлинами и секретарями, которые не оставляли ее ни в тени, ни на солнце, фавориту никак не удавалось узнать, о чем они там шепчутся и над чем смеются, и в этом смехе ему чудилась насмешка над его персоной. Это шло вразрез с его политикой установления полного контроля над королевой и ее окружением.

Вследствие переезда двора в Вальядолид сундуки герцога де Лерма должны были пополниться за счет значительных денежных поступлений. В ожидании этого события фаворит короля вот уже два года скупал участки и дома в городе Писуерге, например приобрел обширный квартал, расположенный напротив монастыря Святого Павла, и извлек после этого немалую прибыль, сдав его в аренду для размещения королевской семьи и дворцовых служб. Он выстроил великолепный дворец на правом берегу реки, рядом с Главным мостом, и предложил городскому совету привлечь сюда короля его удобным географическим расположением, а также другими способами, подарив ему поймы, виноградники и сады.

Благодаря Лерма город пережил бурный период расцвета и великолепия, в результате которого превратился в самый что ни на есть современный город: все нововведения, начиная с мощения улиц, разбивки парков и заканчивая прокладкой водопровода из аргальских источников, немало способствовали его украшению. Кроме того, была вырыта сеть подземных переходов, соединявших между собой королевские дворцы с некоторыми церквями и монастырями, что превратило почву под городом в подобие сыра «грюйер». Королева часто хаживала по ним, посещая окрестные монастыри. Маргарита, во всем придерживаясь благочестивых обычаев, любила заниматься рукоделием с монахинями и даже обряжала своих кукол в ряски послушниц ордена святого Кирция, находя в этом несказанное удовольствие.

Число жителей Вальядолида чуть ли не в одно мгновение выросло пятикратно. Улицы заполнились самым разным народом: чиновниками, аббатисами, адмиралами, писцами, артистами, стражниками, слугами, ремесленниками, дамами, дворецкими, приорами, пажами, проститутками и работорговцами. Лерма все так устроил, что королю ни на минуту не могло прийти в голову, будто переезд в Вальядолид был ошибкой, и даже подготовил театральные представления. На подмостках королевского дворца или в тени королевского сада самые известные комедианты королевства разыгрывали пьесы Лопе де Веги, Тирсо де Молины. Организовывались пышные маскарады, во время которых подавали лоснящихся от жира запеченных свиней с красным яблоком в зубах и жареных быков, начиненных птичками, которые, в свою очередь, были нафаршированы изюмом.

Подобные празднества могли продолжаться при дворе целый день. По утрам музыканты, особым образом рассаженные среди кустов дворцового сада, играли на струнных инструментах, дабы усладить слух прогуливавшихся гостей; после обеда устраивались бои быков, к неудовольствию королевы Маргариты, которая, впервые в жизни оказавшись на корриде с ее атмосферой отваги и смерти, лишилась чувств. Никакие объяснение на помогли ей понять, что это за удовольствие — мучить несчастное живое существо до тех пор, пока оно не упадет мертвым, обливаясь собственной кровью. По вечерам запускались фейерверки, освещавшие яркими сполохами ночное небо, в то время как оборванные подданные их королевских величеств наблюдали, стоя по другую сторону дворцовой ограды, как мерцающие искры салюта через мгновение исчезают в ночном воздухе, и спрашивали себя, сколько же заплачено денег за эти шутихи и огненные молнии и сколько семей могли бы на них прокормиться.