Афганская война ГРУ. Гриф секретности снят! - Геннадий Тоболяк Страница 37

Хасан говорил по-русски, но все-таки чаще старался говорить на пушту.

– Я среди друзей и этим все сказано! – заявил Хасан. Его слова перевели Шатину. Комбриг кивком головы поблагодарил Хасана, который был весел и разговорчив.

– Но я главного еще не сказал, грядущего с прошлым узлом не связал! – заявил Хасан, пьянеющий на глазах от выпитой водки.

– Да вы, Хасан, настоящий поэт! – сказал Шатин, и легкая улыбка окончательно успокоила Хасана. Комбриг Шатин улыбался всем, кто хотел с ним выпить за счастливое времяпрепровождение в России в отпуске. Гости хмелели, стало шумно и весело. Кто-то из афганцев затянул «Катюшу», не допел, но заслужил шквал аплодисментов. Банкет, кажется, удался.

Наше главное внимание было сосредоточено на Хасане. Он пил водку, ел щи деревянной ложкой. Они ему понравились. Когда подали баранину, сам пододвинул к себе графин с водкой и предложил выпить за дружбу России и Афганистана.

Все выпили стоя.

Хасан по-хозяйски сгреб хлебные крошки со стола и высыпал их из ладони в рот. Сказал по-русски:

– Видел комбрига Шатина, теперь можно умереть!

– Зачем, Хасан, умирать, – сказал Шатин, улыбаясь, – мне тоже приятно было увидеть тебя, легендарного человека, храброго воина. Таких людей мы ценим.

Хасан тоже улыбался.

– Эти слова, делают вам честь, Шатин! – сказал Хасан. Улыбка блуждала на его губах, а единственный глаз, как раскаленный уголь, горел и насквозь прожигал гостей.

Сегодня Хасан был деятелен, не хандрил, как случалось часто, гнев охлаждал бешеной отвагой. Мог с небольшой группой людей броситься в гущу всадников и обратить их в бегство. Сильно переживал поражения и неудачи в бою, особенно гибель своих соратников, в такие минуты единственный глаз Хасана гноился, он становился бешеным и мог любого из людей своего окружения повесить не моргнув глазом. Такой герой, как Хасан, очень бы подошел перу Вальтера Скотта, склонный к романтизму и всяческим авантюрам в песках и горах Афганистана.

Гости, собравшиеся по случаю отъезда комбрига Шатина в отпуск, вели себя непринужденно и весело. Всякая подозрительность и скованность отпали. Гости говорили разом и никто никого не хотел слушать, чаще всего слышалось из уст гостей слова «Шатин» и «отпуск», они желали комбригу хорошо отдохнуть и поправить здоровье, снова вернуться в Кандагар, где его полюбили как офицера и гражданина.

Хасан был доволен собой, что не дал себя обмануть, пришел на прием, хотя друзья отсоветовали. Вокруг него кишмя кишела куча подозрительных людей, чудаковатых, храбрых и упрямых, как призраков прошлого, готовых участвовать в пляске смерти и победить врага.

Хасан был гостем комбрига Шатина и чувствовал к себе внимание и доброе отношение, говорил Шатину комплименты, улыбался, а сам проверял и перепроверял каждое сказанное слово, факты насчет отъезда Шатина в отпуск. Был осторожен, как хищный зверь, терпелив, как старый ворон, улыбчив и лишь наедине с собой задумчив, нервная судорога то и дело кривила его рот, по ее появлению можно было судить, какие страсти разгорались в сознании неистового Хасана. Он был как заряженный пистолет, готовый выстрелить в любую минуту и дать достойный отпор нападавшим, хотя понимал, что крепко выпил, но и здесь он не видел никакого подозрения, пил сам, его никто не подгонял и не заставлял пить.

– От такой хорошей и обильной пищи еда стоит столбом от горла до пят! – сказал, улыбаясь Хасан. – Так сытно я давно не ел. Спасибо комбригу Шатину и его друзьям.

Не в первый раз одноглазый Хасан обернулся назад к начальнику личной охраны, словно за поддержкой, но тот промолчал, ничего не сказал, только мотнул бычьей головой и что-то шепнул Хасану на ухо.

«Что мог шепнуть Хасану этот умный и скрытный старик? – подумал я, находясь за одним столом с Хасаном, внимательно наблюдая за ним и его спутниками. – Может, этот старик что-то подозревает в спаивании Хасана? Но в последнее время Хасан сам наливает себе водку, подвинув к себе графин. Что же конкретно могло насторожить начальника личной охраны Хасана?»

– А вы, кажется, новый человек в Кандагаре? – неожиданно обратился ко мне Хасан.

– Да! Это так.

– Не вы ли будете полковник Тоболяк?

– Вы угадали.

– Почему же «угадал». Я об этом знал с того дня, как вы прибыли в Кандагар, – сказал, улыбаясь Хасан. – Мы тоже неплохо работаем, впрочем, как и вы. Рад был с вами познакомиться. Вы не менее уважаемый человек в Кандагаре, как и комбриг Шатин. Тоже молодой, энергичный. У вас все впереди, а у нас – позади. Пора мне подумать о вечности. Я даже сочинил по этому случаю стишок:

Одноглазый Хасан, будучи пьяный, сказал то, что вряд ли сказал бы трезвый. Он проговорился, и мои подозрения подтвердились, что кто-то заслан в нашу агентуру, нужно было спешить, чтобы узнать предателя.

Комбриг Шатин под аплодисменты собравшихся вручил Хасану автомат Калашникова, Хасан долго разглядывал автомат, поблагодарил Шатина за ценный подарок, недовольно засопел, когда начальник личной охраны напомнил ему, что пора возвращаться домой, и так припозднились. Хасан чуть привстал со стула, строго посмотрел на старика, напомнившего ему о доме, скривил губы, лоб покрылся потом и мелкими морщинами, волосы поднялись дыбом, как у волка, глаза налились кровью. Кривой Хасан был неузнаваем. Сказал зло, сквозь зубы:

– Пошел прочь, старый мерин! Знай свое место и помалкивай, пока тебя не спрашивают, иначе убью!

Услышав слова Хасана, я подумал, что с таким атаманом не поспоришь – убьет. Хасану, как никому другому, нужны потрясения, а не сильный Афганистан. Он, как все скупцы, больше боится не Шатина, а наследника, способного повернуть все его дело вспять. Слова Хасана вселяли страх дикой силы, его охрана дрожала от слов главаря, а седой старик услужливо склонил еще ниже свою голову, втянул ее в плечи и вмиг превратился в старого оборванца в грязном халате, из-под которого торчал ствол автомата Калашникова. Старик наблюдал исподлобья за присутствующими, увидел губернатора Кандагара, целующегося с Шатиным, успокоился. Стал взглядом отыскивать кого-то еще из гостей, нашел, помахал пальцем, стал шептаться со вторым секретарем провинциального комитета партии Кандагара, поглядывая то на Шатина, то на меня.

Устроенная комбригом Шатиным головомойка с отъездом в отпуск всем вскружила голову, особенно Хасану, радостью нашего паденья.

– Не оскудеет рука дающего, – громко сказал кривой Хасан, обращаясь к Шатину, прижимая к груди автомат, подарок комбрига. – Автомат Калашникова – это для меня зонт в ненастную погоду. О нем вспоминают, когда его нет. Мои возможности куда скромнее, – признался Хасан. – Могу подарить лишь кинжал на память о нашей встрече.

Хасан привстал со стула и протянул Шатину кинжал, добавил к сказанному: