Последние дни инков - Ким Маккуарри Страница 37

Когда было проведено окончательное голосование и все присутствовавшие высказались за казнь Атауальпы, Писарро в душе менее всех склонялся к этому решению; но он уже не находил для себя возможности продолжать придерживаться своей прежней точки зрения, заключавшейся в том, что испанцы будут в более благополучном положении, если сохранят Атауальпе жизнь. Писарро, вне всякого сомнения, рассуждал в том духе, что туземная армия не могла выступить, не получив соответствующего приказа Атауальпы. И поскольку Атауальпа совершил предательство, по крайней мере согласно представлению испанцев, то Писарро в итоге приказал, чтобы «инкского императора сожгли, если он не согласится быть обращенным в христианство».

Сыну Уайны Капака, который еще до прихода испанцев боролся за обладание инкским троном и который без особых угрызений совести убил своего брата ради завладения престолом, в короткий срок доложили о принятом испанцами решении. Неудивительно, что Атауальпа был сокрушен этими новостями. «Атауальпа плакал и просил, чтобы его не убивали, — вспоминал Педро Писарро, — ведь, по его словам, в стране не было ни одного индейца, который бы предпринял что-то серьезное без приказа императора. И потом, если испанцы содержат его как узника, то чего им бояться?» Попробовав без всякого успеха убедить своих тюремщиков в том, что его империя скатится в состояние хаоса, если он, император, будет казнен, Атауальпа предпринял затем еще одну отчаянную попытку спасти свою душу. «Если они с ним собираются сделать это [убить его], то он им даст в два раза больше того, что от него потребовали». Предложение, сделанное императором в последнюю минуту, по-видимому, не затронуло никаких струн в душах испанцев. Атауальпа с тревогой заметил, что Писарро старается не смотреть на него.

«Я видел, как губернатор плачет, испытывая скорбь оттого, что он не может даровать Атауальпе жизнь, — вспоминал Педро Писарро, — [но]… Франсиско опасался последствий и рисков для страны, которые могли последовать в том случае, если бы Атауальпа был освобожден». Сейчас Писарро наряду с другими испанскими военачальниками был убежден в одном: если туземная армия находилась менее чем в 10 милях от города, то она могла предпринять атаку в этот же самый вечер. Теперь, когда заложник вот-вот мог попасть в руки врагов, нельзя было терять ни минуты. С Атауальпой должно было быть покончено немедленно.

В субботу 26 июля 1533 г. солнце еще только начинало всходить, когда группа испанцев привела императора четырех суйу на главную площадь, туда, где он был захвачен в плен в прошлом ноябре. Всегда стремившиеся придерживаться строгих формальностей, испанцы протрубили в трубы и громко начали зачитывать обвинения против императора. Атауальпа между тем был привязан к столбу, воткнутому в землю. Либо ввиду того, что готовящееся действо не скрывалось от обозрения, либо ввиду того, что один из переводчиков сообщил горожанам о предстоящей казни, к месту сожжения стали во множестве стекаться индейцы. Для простых местных жителей ожидание готовящейся испанцами казни их бога и повелителя было окрашено таким же чувством священного страха, как представление о готовящемся вот-вот потухнуть солнце и соответствующей гибели их мира. Для испанца соответствующим аналогом было бы ведение Христа на Голгофу.

Инки полагали, что история представляет собой следование одна за другой эпох, отделяемых друг от друга неким катаклизмом, пачакути, сопряженным с «низвержением мира». Первый пачакути начался с момента образования самой Инкской империи. Сейчас же, когда индейцы наблюдали, что их повелитель Атауальпа привязан к столбу, многие опасались, что вот-вот должен начаться второй пачакути. «Теперь, когда Атауальпу готовились убить, — вспоминал Педро Писарро, — все присутствовавшие на площади туземцы пали ниц».

Часть испанцев стали собирать деревяшки и хворост, другие начали подкладывать их к ногам Атауальпы. Доминиканский монах Вальверде вел беседу с императором через одного из переводчиков. «[Он наставлял его в] понятиях нашей христианской веры, говоря ему, что Бог хочет, чтобы он умер по причине грехов, которые он [Атауальпа] совершал в мире, и что ему надлежит раскаяться, и тогда Бог простит его за все».

Трудно понять, что Атауальпа действительно понял из слов монаха. Думал ли Атауальпа, что Бог, о котором говорили эти христиане, избавит императора от убиения, если Атауальпа согласится почитать его? Или же он полностью понял, что предоставляемое «прощение» имеет очень ограниченный радиус действия и позволяет Атауальпе выбирать между двумя разными формами смерти? В любом случае он, повелитель четырех суйу, был теперь привязан к столбу, в то время как бородатые люди явно готовились предать его огню. Атауальпа сделал все, что от него требовали эти захватчики, и теперь очень недружелюбный тип в темной мантии угрожал ему лютой смертью в том случае, если Атауальпа не примет одного-единственного Бога захватчиков, которого испанцы называли Dios.

Испанцы равным образом не понимали того, что инка ничего не боялся так сильно, как уничтожения своего физического тела — посредством ли сожжения или какого-то иного физического процесса, которое разрушит тело. Инки верили, что доступ в высший мир может быть гарантирован только в том случае, если после смерти тело останется нетронутым, — инкские императоры даже мумифицировали свои тела, и последующие поколения с большим вниманием относились к поддержанию этих тел в должной сохранности. Сожжение у столба являло собой, таким образом, двойную угрозу: помимо того что последние моменты жизни осужденного должны были быть очень болезненными, он также лишался возможности приятного времяпрепровождения в загробной жизни. [33]

Однако в данный момент Атауальпа больше беспокоился не о себе, а о двух своих маленьких сыновьях. Он оставил их в Кито примерно год назад, когда начал свой путь на юг, с тем чтобы отобрать трон у своего брата и, таким образом, объединить империю. Брат Вальверде, которому его религия воспрещала жениться, нетерпеливо уговаривал Атауальпу забыть своих жен и детей и сконцентрироваться на принятии христианского Бога. Монах настаивал на том, что на кону была душа императора, хотя трудно сказать, насколько точно переводчик пытался донести идею монаха и вообще насколько он понимал смысл христианской религии. Монах, однако, продолжал настаивать на том, что Атауальпа навеки погибнет в огненных муках, если он не отвергнет своих собственных богов и не начнет чтить христианского.

Но Атауальпа, одетый в богатую тунику и мантию, продолжал просить за своих маленьких детей. Он даже попросил Франсиско Писарро взять на себя ответственность за них.

«Атауальпа сказал, что он доверяет своих детей губернатору… [но] монах посоветовал ему забыть о своих женах и детях и умереть, как подобает христианину, — и если он хочет стать христианином, то он [должен] принять святую крещеную воду. Но Атауальпа горько плакал и продолжал настаивать на том, чтобы о его детях позаботились, показывая рукой их малый рост и ясно давая понять жестами, какие они маленькие и что он оставляет их [беззащитными] в Кито. [Однако] монах продолжал понуждать его обратиться в христианство и забыть своих детей, [говоря ему], что губернатор [Писарро) присмотрит за ними и что он будет обращаться с ними, как со своими собственными».