Крымское ханство в XVIII веке - Василий Смирнов Страница 37

Ввиду таких действий Порты русская политика выказала надлежащую стойкость, а военная сила, в лице графа Румянцева, должную энергию и предусмотрительную распорядительность. Стахиев разговаривал с реис-эфенди в самом решительном тоне по поводу татарских дел, а чтобы внушить Порте, что с ней шутить не намерены, в октябре того же года к Перекопу было двинуто русское войско. Но верховный везирь Мухаммед-Дервиш-паша [141], сторонник татарских притязаний, получил отставку в конце года, а преемник его Дарендели Мухаммед-паша [142] питал миролюбивые намерения, засвидетельствованные также и Стахиевым. Помимо этого понижение тона Порты в сношениях с Россией много зависело, без сомнения, и от того, что в Диване на этот раз перевес был на стороне партии мира, во главе которой стоял Ресми-Ахмед-эфенди и его влиятельные единомышленники, как это известно из дипломатических донесений европейских агентов.

В крымских же владениях происходила полнейшая безурядица: всех подозревали в приверженности к тем или иным султанам; хан заставлял чиновников и мурз вторично присягать себе, чтобы в случае приближения русских войск к Крыму дать им отпор. Хан, с одной стороны, старался привлечь к себе мурз и возбудить всю чернь взяться за оружие, а с другой, видя неуспешность свою, писал нежные письма князю Прозоровскому [143], дружески спрашивая его о причине прибытия русских войск, и прикидывался «усердствующим дружбою России». Татары некоторых орд весьма откровенно и недвусмысленно заявляли себя слугами Правоверной Империи, то есть Турции, верноподданными «своего величайшего монарха его султанова величества» и сторонниками Девлет-Герай-хана, так что успех русского протеже Шагин-Герая был крайне сомнителен, в чем он и сам иногда чистосердечно сознавался. При всем том и положение Девлет-Герай-хана было ненадежно: приближенные его следили за ним, чтобы он не бежал; иные выражали намерение произвести бунт и выгнать хана вон, так что хан, призвавши приближенных, спрашивал, что ему делать, и одни советовали ему ехать, а другие удерживали его, побуждая собрать войска. Больше всего производилась эта внутренняя смута двумя людьми — Абду-ль-Вели-пашою и кады-эскером Фей-зу-л-Ла-эфенди, которые хотя и ссорились между собой, но придерживали и хана, который уже совсем собрался покинуть полуостров и даже стал укладывать на корабль свое имущество.

Россия воспользовалась этим моментом и стала действовать решительнее. Несмотря на манифесты Девлет-Герай-хана к кубанским жителям, предупреждавшие их от лести и лжи Шагин-Герая и от опасности сделаться «подобно казанским татарам»; несмотря на препятствия со стороны турок, пребывавших в Темрюке и Тамани, проезду Шагин-Герая в Ени-Кале, где бы он мог быть провозглашен ханом; несмотря на партийную раздвоенность и колебания крымского населения, часть которого протестовала против дарования ему «вольности», — несмотря на все это, Шагин-Герай был, при содействии русских, все-таки провозглашен ханом сначала на Кубани, и ему дали присягу жители Ачуева. Жители же другого важного пункта, крепости Темрюк, заявили, что они скорее все умрут на темрюкеких воротах, чем поддадутся Шагин-Гераю, от которого они требовали, чтобы он объявил им сперва какой-то «высочайший фирман всепресветлейшего монарха вселенной». Шагин-Герай, который горел от нетерпения поскорее сделаться полноценным ханом, пробовал взять Темрюк штурмом, но был отбит с уроном; но потом все-таки крепость была занята войсками Шагин-Герая, и даже без кровопролития. Но тем не менее этот успех Шагин-Герая не обеспечил ему общего признания его ханом во всех владениях Крымского ханства. В этом отношении очень характерно мнение ханского дефтердара Касбулат-аги, который в своем показании отозвался следующим образом: «Если двор Российский желал установить вскорости ханом Шагин-Герая, то не должно бы ему быть на Кубани теперь, поелику как начальное место — крымское правительство; на Кубани же хотя бы он славился и десять лет ханом, то Крым о том и не подумает…»

К чести наших деятелей, они тоже понимали обстоятельство, на которое указывал ханский дефтердар; понимали они и другую вещь, также высказанную Касбулат-агою, — что «держава Российская сильна и силами его [144] возвесть может, но когда общество будет видеть такого над собой хана, то не может быть его любителем».

Значит, теперь предстояла русским политикам и военачальникам задача водворить Шагин-Герая в самом Крыму, но только так, чтобы это водворение не имело вида насильственного навязывания его крымцам, а как будто бы являлось лишь уступкой добровольным желаниям и требованиям местного населения. Задача была нелегкая ввиду господствовавшего нерасположения крымцев к Шагин-Гераю, упорного противодействия Девлет-Герай-хана со своими приверженцами и поведения Порты, которая не хотела расстаться со своим влиянием на судьбу Крымского ханства, но в то же время боялась открыто выступить против России. Если суммировать все частности этой глухой, анонимной борьбы, насколько они сохранились до нас в разного рода документах — рапортах, ордерах, письмах, донесениях, показаниях и т. п., то получается следующая любопытная картина.

Став на ту точку зрения, что Девлет-Герай-хан IV «в достоинство сие произведен единственно только Портою Оттоманской и, следовательно, в противность трактату», князь Прозоровский систематически и сам игнорировал и предписывал своим подчиненным игнорировать его, не признавая ханом, и вел, когда было необходимо, сношения с «крымским правительством» или с «крымским обществом», хотя очень хорошо знал, что письма, получаемые им от этого общества, «писало не оно, а ханский письмоводец». К самому же Девлет-Гераю он написал лишь тогда, когда тот по оплошности назвал себя «доверенным Порты Оттоманской».

В обращениях к мнимому крымскому обществу князь Прозоровский, настаивая на буквальном смысле международного трактата о татарской вольности, писал, что султан турецкий, «яко главный калиф магометанского закона, может по единоверию входить только в духовные обряды (татар), законом тем предписанные; а что принадлежит до политической и гражданской вольности, то в оное входить… не должно». Ссылку же татар на противность правоверному мусульманскому закону некоторых возложенных на них трактатом обязательств Прозоровский опровергал рассуждением, что если подобные обязательства вытекают из статьи 3 Кючук-Кайнарджийского трактата, ратифицированного «верховным калифом мусульманского закона», то, значит, они ни тогда «не были противны мухаммеданской вере, ни после не сделались таковыми».