На войне как на войне. "Я помню" - Артем Драбкин Страница 38

А с моим отцом произошла такая история. Когда я учился в шестом классе, то хоть и был пионером, не до политики мне было, вы сами понимаете. И как-то раз мы с ребятами из нашего двора на чердаке нашли чей-то портрет. Вытащили его, нарисовали погоны, установили в качестве мишени и давай расстреливать из рогаток.

А тут как раз шел наш сосед по дому, заместитель директора фабрики, где работал отец, увидел это и спросил нас: «А вы знаете, кто это?» Мы переглянулись: «Нет, не знаем». – «Тогда мне придется переговорить с вашим отцом», и ушел.

Уж не знаю, чего он там наговорил, но из-за этой нашей детской проказы, причем ведь в этом участвовал не только я, но именно моего отца исключили из партии… Думаю, мне не нужно объяснять, какое это было клеймо в то время…

Но отец не согласился с таким решением и поехал в Москву восстанавливаться в партии. И на наше счастье в контрольной комиссии ЦК оказался его сослуживец по армии, который его хорошо знал. В общем, благодаря его помощи и рекомендации отца не просто восстановили в партии, но даже назначили парторгом строительства Свердловской обувной фабрики «Уралобувь». А когда ее построили, то его назначили ее главным механиком, и, кроме того, он еще был заместителем секретаря фабричного парткома.

– Но эта история не вызвала у вашего отца какой-то обиды, может быть, сомнений?

– Нет, отец был настоящий, что называется, идейный коммунист, хотя вступил в партию только после смерти Ленина, когда был объявлен «Ленинский призыв», и никакого разочарования у него эта история не вызвала. Вот если бы он дожил до перестройки, то думаю, что и не пережил бы всего этого. А так, как говорится, без штанов ходили, но все равно были пламенными патриотами.

– А вы потом не узнали, чей это был портрет? Может, эта история все же случилась не из-за него?

– Вот до сих пор так и не знаю, чей это был портрет, но, наверное, все же кого-то из партийного руководства. Потому что до этого у отца никогда не было никаких нареканий, наоборот, он всегда был на хорошем счету и пользовался всеобщим авторитетом. Так что эта неприятная история наверняка случилась именно из-за этого портрета. И только лишь много позже как-то в разговоре он обмолвился, что скорее всего это просто кто-то сводил с ним личные счеты.

– Расскажите, пожалуйста, о вашей учебе в Арамильском училище. Как там был налажен учебный процесс, какие люди там учились. Вообще, что запомнилось за годы учебы?

– Я считаю, что там все было организовано правильно и грамотно: учебный процесс, да и все остальное. Взаимоотношения между курсантами тоже были дружеские, и все старались помогать друг другу, хотя состав курсантов был достаточно разнородный. Я, например, пришел не просто после десятилетки, а после образцовой школы, но с нами ведь учились и такие ребята, которые пришли буквально с заводов и у которых было всего по семь классов образования. Причем был один важный нюанс. Ведь училище готовило инструкторов аэроклубов, поэтому нас старались так основательно обучить, чтобы мы потом не только сами хорошо летали, но и теорию отлично знали, и чтобы могли ее сами грамотно объяснять.

Мне ведь, кстати, довелось учиться в одной летной группе вместе с будущим асом Григорием Речкаловым (Речкалов Г.А. – дважды Герой Советского Союза, четвертый по результативности ас Красной Армии в годы ВОВ, лично сбил 56 вражеских самолетов. – Прим. Н.Ч.). И мы с ним даже в один день сделали свои первые самостоятельные полеты. Причем, если по курсу летной подготовки первый самостоятельный полет полагалось совершить на 52-53-м вылете, то мы вылетели уже где-то на 26-27-м. И вот, например, Речкалов как раз очень хорошо успевал в смысле летной подготовки, но он ведь окончил всего семь классов, поэтому у него были большие трудности с теорией. Но это и понятно, ведь до училища он работал простым рабочим на мельнице, поэтому и отставал в освоении теории. Но зато в полетах он просто прекрасно себя проявлял, и наш инструктор Кормишкин его всегда выделял. И видите, как сложилась его судьба, как ему удалось успешно проявить себя в авиации.

А другие курсанты учились совершенно по-разному, некоторых вообще списывали за неуспеваемость. Например, в нашей летной группе из первоначального состава в семь человек окончили школу только пятеро, т. е. формального подхода не было и ни кого за уши в учебе не тянули. Но зато те, кто хотел учиться, летать, то старались и находили для этого любую возможность. Я, например, договаривался со стажерами, чтобы полетать с ними во время их учебных полетов. Во-первых, стажеры выполняли некоторые фигуры высшего пилотажа, и, летая с ними, я получал общее представление, что меня ждет, и потом это уже не было для меня новинкой. И, во-вторых, это время включалось в общий налет и записывалось в летную книжку, а это всегда плюс.

Вообще, летали мы, что называется, плотно, нас в этом не ограничивали. Когда предстояли полеты, то подъем был в 3 часа утра. Завтрак, подготовка, и с пяти до одиннадцати были полеты. Потом теория, обед и опять изучение материальной части и теории.

Но, кстати, училище у нас было не военное, а гражданская школа ОСОАВИАХИМа. И хоть мы и ходили в военной форме, но, например, присяги не принимали.

– Какие самолеты вы там изучали?

– Только По-2 и Р-6, был такой разведывательный самолет. Наш У-2, кстати, был под номером 1, поэтому в шутку мы называли его «копейкой».

– Несчастных случаев во время обучения не было?

– Из курсантов у нас никто не разбился, а вот два инструктора как-то погибли. В выходной день они полетели в соседнюю область за арбузами. Погрузили их в самолет, но, видно, хорошо не закрепили, и во время полета, когда арбузы начали кататься по фюзеляжу, самолет попал в плоский штопор, и они разбились…

– А у вас самого не было опасных эпизодов?

– Нет, только вот во время моего первого самостоятельного полета я немножко растерялся. Когда пошел на посадку, вдруг резко сменился ветер, и я оказался к этому не готов, потому что знаний в этом отношении мне еще не хватало. А я газ уже сбросил и смотрю, недотягиваю до посадочной полосы, поэтому пришлось уйти на второй круг. Но фактически я тогда вовремя принял правильное решение.

– Но вам уже нравилось то, чем вы занимались? Не боялись летать?

– Летать мне очень нравилось, и училище я окончил с хорошими оценками. Даже наш инструктор мне говорил, что я рожден быть летчиком, причем со своим почерком. Потому что у меня была своя особенность.

Дело в том, что на посадку я шел не как все. До высоты 5–6 метров как обычно, а потом парашютировал, делал так называемое высокое выравнивание, вот такая у меня была особенность. Причем со стороны это выглядело вроде даже как неграмотно, но просто у меня был такой собственный стиль при посадке.

И даже когда мы четыре раза прыгали с парашютом, мне не было страшно. Во-первых, мы так привыкли к полетам и высоте, что нам даже стало казаться, будто с трехсот метров можно вообще без парашюта прыгнуть. А во-вторых, был такой азарт, что не хотелось уступить другим ребятам ни в чем, поэтому даже очертя голову прыгали.