В стране драконов. Удивительная жизнь Мартина Писториуса - Меган Ллойд Дэвис Страница 38

Однако я знаю, что в глубине души Коджака прячется разумный пес, который изо всех сил старается вырваться наружу. Еще до того как он стал моим, я понимал, что единственная надежда получить какую-то власть над собакой – преподать ей правила поведения, поэтому сразу же записал Коджака на тренинг послушания. Теперь Коджак учится реагировать на невербальные команды, и каждый уик-энд мама или папа возят нас с ним в собачью школу, где мы постепенно учимся понимать друг друга.

Поднимая кулак к груди, я велю Коджаку сесть; палец, указывающий на землю, приказывает ему лежать. Кулак рядом с моим телом требует, чтобы он снова поднялся, а поднятая прямо передо мной ладонь велит ждать. К счастью, он быстро усваивает основы, и мы переходим к более интересным занятиям: теперь, если я помашу ему рукой, он машет лапой в ответ; если я поднимаю ладонь, он бьет по ней лапой в знак приветствия; если я вытягиваю руку, он поднимает лапу и трясет ею.

На это требуется немало времени, но Коджак постепенно становится спокойнее. Он даже усвоил кое-какие служебные навыки, например открывает двери и задвигает ящики стола по моему приказу. Иногда такие умения сопряжены с немалым риском; например, когда я научил его доставать из ящика носки, это занятие пришлось ему настолько по душе, что теперь он утаскивает все носки, которые удается найти в корзине для грязного белья. Пока я дрессировал Коджака на разные действия в доме, у меня возникла идея научить его звонить в дверной колокольчик, и он взял себе манеру убегать из дома только для того, чтобы можно было вернуться и дать нам знать об этом.

Но каковы бы ни были его недостатки, Коджак – как раз такой пес, который был мне нужен: спутник, который своей неизменной жизнерадостностью и ласковой натурой всегда заставляет меня улыбаться. Какие бы ошибки он ни совершал, его присутствие делает мой мир более счастливым.

Мои дедушка и бабушка, Джи-Ди и Мими, преподали мне, пожалуй, самый важный урок, касающийся любви: если это настоящая любовь, она будет длиться всю жизнь, а если она достаточно сильна, то сможет передаваться из поколения в поколение.

Я слышал рассказы о Джи-Ди и Мими всю свою жизнь: о том, как Джи-Ди получил медаль за храбрость в возрасте 16 лет, нырнув со скал в море, чтобы спасти утопающую женщину; о том, как Мими любила танцы и, будучи совсем еще девчонкой, проходила пешком по нескольку миль, чтобы попасть на занятия. Джи-Ди, который работал к моменту их знакомства шахтером-стажером, ездил на велосипеде за 30 миль, чтобы повидаться с Мими. Он был настолько полон решимости обеспечить ей хорошую жизнь, когда она согласилась выйти за него замуж, что 11 раз сдавал экзамены, чтобы получить квалификацию управляющего. Джи-Ди был младшим из шестнадцати детей в своей семье, а Мими была старшей из четверых, так что, наверное, желание обзавестись собственными детьми было неизбежным, и вскоре на свет появились мой отец и две его сестры. В то время как Мими учила детей танцевать чарльстон и вела хозяйство, Джи-Ди строил дом для своей семьи, чтобы можно было съехать из шахтерского общежития.

Мои бабушка и дедушка счастливо прожили вместе почти 60 лет и не расстались, даже когда Мими оказалась прикована к постели – она упала и сломала бедро. Это произошло вскоре после того, как ко мне начало возвращаться сознание. Она так и не встала на ноги, но продолжала руководить своим домом, как полковой старшина, лежа в уюте собственной постели. Она отдавала Джи-Ди распоряжения о том, что покупать в магазинах, как готовить и когда принимать сердечные лекарства. Он никогда не замечал иронии ситуации, отправляясь навестить «старичков» в местном доме пенсионеров.

Я очень любил их обоих. Когда мы приезжали к ним в гости, мою коляску ставили рядом с кроватью Мими, чтобы она могла дотянуться до меня и взять мои ладони в свои. Глядя на ее тонкую, точно бумага, кожу, настолько нежную, что мне казалось, она вот-вот порвется, я гадал, доживу ли я сам до такой ветхой старости. Но потом, когда мне было 23 года, Мими заболела, и на сей раз уже ничего нельзя было сделать. Ее организм был просто изношен. Она все слабела и слабела, и я, сидя рядом с ней, видел, как Мими то уплывает в забытье, то вновь возвращается в сознание.

Дедушка казался потерянным. Во время одного из наших последних приездов к ним я услышал, как он говорит моему отцу, чего ему хотелось бы больше всего на свете.

– Я хотел бы еще один, последний раз лечь спать рядом со своей женой, – сказал Джи-Ди. Мими стала настолько больна, что он больше не мог этого делать.

Через два дня у нас дома зазвонил телефон, и папа снял трубку. Он тихо разговаривал с кем-то пару минут, а потом положил телефон.

– Мими умерла, – сказал он, и я проводил его взглядом, когда он шел по коридору, охватив ладонями затылок, словно пытаясь пальцами вогнать в голову осознание, что он лишился матери.

Я искренне сострадал отцу, когда он усадил меня в машину и повез к дому своих родителей, чтобы в последний раз увидеть Мими. Когда мы приехали туда, она лежала в постели, и мой отец наклонился, чтобы поцеловать ее. Конечно, в то время никто не знал, что я понимаю, что происходит, а мне так хотелось утешить Джи-Ди, пока все мы сидели и ждали сотрудников похоронного бюро.

– Мне словно руку ампутировали, – всхлипывал он, и я понимал, что его сердце разрывается от тоски по женщине, которую он любил столько лет и теперь потерял.

Их любовь длилась всю жизнь; их истории переплелись вместе настолько тесно, что они забыли, где заканчивается одна и начинается другая. Повсюду нас окружали крохотные знаки их любви, запечатленные даже в самых приземленных предметах; взять хотя бы шубу, которую мой отец и тетки обнаружили в гардеробе Мими. Джи-Ди не раздумывая потратил эти деньги на жену, потому что не хотел, чтобы она мерзла.

Несколько дней спустя мой папа говорил на похоронах Мими о той любви, которую она передала своим детям. Когда он был ребенком, сказал он собравшимся, мать украшала его одежду вышивкой, и ее спокойное, тихое присутствие всегда было с ним. Однажды в детстве он помогал матери консервировать персики и случайно обварил ее кипящим сиропом, отчего ее кожа мгновенно покрылась волдырями, но она не наказала его и не стала кричать. Она просто промыла ожог холодной водой, забинтовала и продолжала заниматься своим делом.

Слушая отца, я понимал, что усвоил еще один урок любви, которую видел между мужчинами и женщинами: иногда она игрива, как у Хенка и Арриетты, иногда спокойна, как у Ингрид и Дэйва; но, если повезет, она может длиться вечно, как у Джи-Ди и Мими. Такого рода любовь может передаваться от одного человека к другому, точно жизненная сила, которая будет утешать любого, кого коснется, и создавать воспоминания, которые не угаснут еще долгие годы после событий, их создавших.

Такова была любовь, которую знал мой отец, и сейчас, пока он говорил, я понимал, что он видит свою мать мысленным взором так же ясно, как если бы она была жива. Вспоминая эти моменты из своего детства, он чувствовал ее прикосновение и слышал ее голос, вновь становясь маленьким мальчиком, осененным такой же любовью, как и в тот день, когда он вместе с матерью консервировал персики.