Новиков-Прибой - Людмила Анисарова Страница 38

Николай Александрович Рубакин вёл переписку с сотнями людей, знаменитых (Р. Роллан, А. В. Луначарский, Г. В. Плеханов, Н. К. Крупская) и никому не известных, составлял для нуждающихся в этом индивидуальные программы самообразования. Сейчас обыватели назвали бы его трудоголиком. Николай Александрович этого пошловатого слова в свои времена ни в каких книжках не встречал. Он просто работал не покладая рук, глубоко презирая ограниченность ума и души, праздность, мещанское благополучие и самодовольную сытость.

Н. А. Рубакин скончался в Лозанне 23 ноября 1946 года, а в 1948 году урна с его прахом была перевезена в Москву и захоронена благодарными потомками на Новодевичьем кладбище.

И книги, и сама личность Рубакина сыграли огромную роль в жизни будущего советского писателя Новикова-Прибоя. Пожалуй, самую главную роль. Едва ли без того компаса, который обрёл матрос Новиков в виде рубакинского пособия «Среди книг», ему, простому деревенскому парню с церковно-приходской школой за плечами, удалось бы правильно сориентироваться, сначала просто как читателю, в огромном мире литературы, а позже — осознать себя писателем.

Именно Рубакин стал тем человеком, кто сказал первые напутственные слова матросу, взявшемуся за перо. Это произошло в июле 1909 года в Швейцарии, куда Новиков специально поехал во время своего нелегального пребывания во Франции.

А. Н. Рубакин, сын знаменитого просветителя, так написал об этом в книге о своём отце: «…он пришёл к отцу, будучи ещё простым матросом, и принёс ему свою рукопись о морском бое при Цусиме. Новикову просто хотелось передать письменно то, что он пережил. Отец вложил ему в сердце страсть к писательству, убедил его в том, что он станет писателем. И так и вышло».

Воодушевлённый тёплым приёмом и добрыми наставлениями, Новиков подарил Рубакину свою книжку «За чужие грехи» (А. Н. Рубакин ошибочно называет её рукописью. — Л. А.) с дарственной надписью: «Дорогому товарищу Николаю Рубакину на добрую память от автора».

В дальнейшем Алексей Новиков ведёт активную переписку с Рубакиным. Переписка длилась в годы эмиграции Новикова до 1912 года, а затем возобновилась в 1923 году, когда Новиков-Прибой стал уже довольно известным писателем.

Заинтересовавшись личностью Новикова, Рубакин ещё в 1908 году попросил его написать свою биографию. Новиков быстро откликается на просьбу: впервые ему предложили рассказать о себе. И он делает это основательно, с чувством собственного достоинства, очевидно, рассматривая первую в жизни автобиографию как пропуск в серьёзное писательское будущее:

«Дорогой Николай Александрович!

Я долго думал, прежде чем приступить к сообщению автобиографических сведений, просимых Вами. Ничем я себя ещё не прославил, чтобы моей жизнью интересовались другие. Если я всё ж делаю это, то руководствуюсь единственным соображением — это показать тем самоучкам, которые теперь всё в большем и большем числе выделяются из трудящейся народной массы, что при большом желании, терпении и упорной работе над собой можно кое-что достигнуть.

Родился я в селе Матвеевском Тамбовской губернии, т. е. в той глуши, где, как говорят, люди живут в лесу, а молятся колесу. Отец мой был из николаевских солдат, пробывший на военной службе целых двадцать пять лет. За это время, как он рассказывал, об него изломали два воза палок. Но, несмотря на это, он был человеком сильным физически и духом, гордым, ни перед кем рабски не унижался. Будучи ещё на службе, он женился на польке (моей матери), перешедшей благодаря ему в православие.

Мне было одиннадцать лет, когда я закончил своё образование, ограничив его лишь сельско-народной школой, где я, выражаясь словами А. Чехова, выучился лишь вывески на кабаках читать. О дальнейшем образовании при всём своём желании я не мог и мечтать, т. к. на это у моих родителей не хватало средств. Вместо этого я, чтобы продолжать своё существование, вынужден был с юных лет взяться за земледелие, работая часов по восемнадцати в сутки, и заниматься грошовой торговлей. Иногда зарабатывал немного денег тем, что охотничал за дичью. Одно время дошёл было до звания деревенского целовальника, что в наших палестинах редко кому удавалось, но скоро опять опустился до простого дроворуба.

Время от времени я почитывал книжки; но это всё были душеспасительные и назидательные произведения, написанные святыми и преподобными отцами. Из священного писания мне больше всего нравилась библия, в особенности книга Иова, пророчество Исайя и то место из неё, где говорится, как братья продали Иосифа. Я её прочитал несколько раз и многое из неё помнил очень хорошо. В этот период жизни хорошая книжка попадалась мне очень редко. Само собой разумеется, что от подобной литературы мой умственный кругозор развивался плохо.

Наступило, наконец, и двадцать второе лето с тех пор, как я появился на Божий свет. Распорядители судьбами народа, следившие за моими годами, не замедлили пригласить меня в известное всем здание, где меня, обнажив догола, тщательно кругом осмотрели, как только осматривают барышники лошадей, когда их покупают, и авторитетно заявили: „Годен“. После этого меня отправили в Кронштадт, определив в один из флотских экипажей. С этих пор у меня началась военная жизнь, полная невзгод, лишений и всевозможных оскорблений. Потянулись мучительные годы. Согласно устава, надо мной начинают распоряжаться чужие люди, тупые, холодные, с каменными сердцами…

Тем не менее морская жизнь мне очень нравилась. Я всей душой любил море. А главное здесь было хорошо в том отношении, что я имел возможность добывать хорошие книги. Я начинаю работать над самообразованием. Сначала набрасываюсь на учебники, зубрю их с бешенством, а затем постепенно перехожу к книгам для чтения, уделяя на это всё свободное от служебных занятий время. Конечно, частенько приходилось читать тайком от начальства, воровски, если можно так выразиться, но, как бы то ни было, я быстро продвигался вперёд. Большую пользу оказала мне Кронштадтская воскресная школа, которую я посещал два года.

В это-то время я познакомился и с крамольной литературой, вкусив, так сказать, запретный плод от древа познания добра и зла, за что попал в тюрьму. По выходе из неё я был назначен на войну, куда отправился на 2-й Балтийской эскадре под командой Рожественского. Это трудный был поход. Работы было много, питались плохо, валялись в грязи; помимо приходилось переносить страшную жару. А потом злополучный для нас Цусимский бой! Я его никогда не забуду! Даже теперь, много времени спустя, и то, вспоминая, душа содрогается от того ужаса, какой пережили во время сражения!

Но зато в плену у японцев было очень хорошо. В продолжении восьми месяцев я здесь читал такую литературу, о которой раньше только слышал.

После двух-трех лет пребывания на военной службе я прочитал биографии Сурикова, Кольцова, Решетникова, Савихина, Семёнова, Горького и других самоучек. От них я многому научился. И должен сказать, что на человека, занимающегося самообразованием, ничто так не действует одобряющим образом, ничто так не вселяет в него веру в успех, как описание жизни тех людей, которые своим собственным трудом и упорной настойчивостью пробивали себе дорогу. Помню, как я тогда же решил, что если другие развивались без всякой посторонней помощи, стали впоследствии писателями, поэтами, учёными, то почему же мне не испытать этот путь? И с тех пор я начал грешить пером».