Бит Отель. Гинзберг, Берроуз и Корсо в Париже, 1957-1963 - Барри Майлз Страница 38

С приближением его тридцать второго дня рождения, 3 июня у Аллена случился недолгий кризис среднего возраста — хотя, может, это был просто выплеск сексуального желания. Он был неудовлетворен половой жизнью в Лондоне, потому что он спал вместе с Грегори, который совершенно не был склонен к гомосексуальным контактам, и во время поездки Аллен хранил чистоту. Вернувшись в Париж, он пару раз занимался сексом с Билли Уитманом, но ему было не по себе, потому что этот молодой человек вел себя странно. Аллен был рад, когда еще через несколько дней Билли уехал домой в Штаты, и сказал Питеру, что Билли «строил уморительно серьезные рожи, будто он был очень чувствительным и не умел разговаривать, и писал длинный, плохой и непонятно о чем роман», Аллен не мог смотреть ему в глаза, потому что тот вел себя очень странно: постоянно говорил об откровенности — именно откровенность была темой многих бесед Аллена и Билли, — он обсуждал ее как некую отвлеченную теорию. Однако после секса с Билли Аллен отправлялся в город с Би Джеем и молодым человеком по имени Джерри, который жил этажом ниже. Они ходили в бар, в котором завсегдатаями были клошары, рядом с улицей Ушет, там они пили вместе с бродягами, и Аллен целовал Би Джея и Джерри, возбуждался и хотел с ними переспать. Аллен продолжал пить и, возвратившись в отель, стягивал с себя всю одежду, но они не хотели секса. Всю неделю Аллен не спал, «как в лихорадке», и пил ночами напролет.

На день рождения Аллена Жак Стерн пригласил его, Билла, Би Джея и Джерри к себе, а потом отвез в модный и дорогой бар на Елисейских Полях. Тогда-то Аллен и понял, что он своими выходками всех раздражает. Так что, в конце концов, он вышел из бара, и они остались одни. Он сказал Питеру, что знает, что ему нравится Би Джей: «Но не до потери памяти, я просто раздражал его, но он это терпел… в конце концов я стал вести себя как старый пердун… Когда же я наконец прекратил склонять их к сексу — мне стало лучше, я хотел их всех, и мне стало стыдно. Мне больше не хотелось трахнуться с Джой. Может, мне стоит в Нью-Йорке походить к психиатру, чтобы понять, что же скрывается во мне самом. Я думаю над этим».

По сравнению с жизнью в Бит Отеле новости из Штатов приходили плохие. Их приятеля Нила Кэссиди арестовали за продажу травы наркодилеру, а еще полиция обнаружила, что он-то и является прототипом Дина Мориарти в книге Керуака «В пути». Аллен сказал брату, что «они-то уж точно постараются использовать это по полной, чтобы досадить Нилу». Аллен писал письма всем, кто мог, по его мнению, помочь, и просил Керуака сделать то же самое, но Джек, который сделал состояние и заработал славу на истории Нила, послал ему всего лишь старую печатную машинку. На Северном побережье в Сан-Франциско, полиция жестоко преследовала членов «битнической» коммуны и иногда врывалась в кафе, где собирались поэты. «Рад, что меня там нет и я вовремя смотался оттуда», — писал Аллен брату. Билл же никогда не был западнее Скалистых гор и, услышав, что творилось в Сан-Франциско, заявил, что теперь у него и желания-то такого никогда не возникнет.

Четырнадцатого июня в «Двух макаках» они встретили поэта-дадаиста Тристана Тцара. [49] Аллен всегда считал, что «Dada Manifesto» — образец хорошей поэзии, особенно ему нравилось «Дада — микроб-девственник». Тцара пригласил их к себе, дома он показал Аллену и Грегори длинное ругательное письмо, в котором Антонен Арто обвинял его в том, что он музейная крыса, архивист, в том, что он не настоящий поэт-дадаист. Письмо было оплевано, и в нем были прожжены сигаретой дырки, еще на нем была сперма и кровь Арто, отправлено оно было из приюта Родез, где тогда лежал Арто.

На следующий день Жан-Жак Лебель пригласил их на вечеринку сюрреалистов, которая должна была пройти в доме его отца на авеню президента Вильсона рядом с Трокадеро. В то время его отец Роберт Лебель работал над книгой «Сэр Марсель Дюшан», в следующем году она вышла в издательстве «Трайанон Пресс», и это был близкий приятель Дюшана и всех сюрреалистов. Жан-Жак очень хорошо помнит эти события:

«В Париж приехал Дюшан, и отец сказал: „Устроим для него вечеринку в американском стиле, пригласим друзей“. Так что мы позвали Дюшана, Мэна Рея с женами, всех доживших до этого дня дадаистов, Макса Эрнста с женой, Бретона с супругой, Бенжамина Пере, великого Пере. Чудно, но все они еще были живы. И мой отец спросил: „Ты, конечно же, придешь?“ Я ответил: „Я бы хотел позвать нескольких друзей-американцев“. Отец спросил: „А кто они?“ Конечно же, я раньше никогда о них не рассказывал. „Ну, они отличные писатели, великие писатели и поэты“. А мама спросила: „Это не те психи, которые заблевывают всю квартиру?“ Видите ли, она как-то пришла ко мне, ну, так, как обычно приходят матери, — неожиданно, а там оказался Грегори, и он постоянно пердел. Я ответил: „Нет, нет, конечно же, нет!“ Если вы ребенок, вы ни за что не расскажете родителям ваши секреты. Конечно же, я позвал Уильяма, Грегори и Аллена. Я сказал своей матери, очень благовоспитанной леди: „Знаешь что, ты приглашаешь своих друзей, а я позову моих, и я уверен, что они будут вести себя прилично“. Мне чертовски хотелось свести их всех вместе, потому что больше всего в жизни мне нравилось сводить вместе людей, которые мне нравились. Соединение вместе людей, незнакомых до этого, создание этакой гибридной смеси, приводит к появлению новых культур, помогает движению вперед. Так что я понимал, что свести эти два поколения вместе было важно.

Единственный, кому было по-настоящему интересно, был Аллен, потому что он читал „Художники и поэты-дадаисты“ Роберта Мазеуэлла. У него была эта книга. И я сказал Аллену: „Слушай, а ты не хочешь познакомиться с этими ребятами? Тебе нравится Пере?“ Он ответил: „Пере — великий поэт, правда, я читал всего лишь одно его стихотворение в каком-то маленьком литературном журнальчике, но он — великий“. — „А как тебе Мэн Рэй?“ — „Мэн Рэй? Я мечтаю познакомиться с Мэн Рэем“. — „А Дюшан?“ И он ответил: „Дюшан? Дюшан? Я пытался встретиться с ним в Нью-Йорке, но не смог“. И я сказал: „Я покажу, как сильно люблю тебя, приходи на следующей неделе в дом моих родителей, они все будут там“. И он надел галстук и белую рубашку. Надел костюм, который не надо было гладить после стирки. Он сказал Грегори: „Друг, попытайся, ну хотя бы попытайся вести себя прилично, расчешись и не пей“, — и, конечно же, когда вы просите Грегори не пить, он пьет ровно в пять раз больше. Мы должны были проехать почти через весь Париж, так что я заехал за ними. Мы взяли два такси. Перво-наперво Грегори сблевал в коридоре. Я сказал: „Это одна из ночей, которая запомнится мне на всю жизнь, и + вспоминая ее, я буду вспоминать блевотину Грегори, Господи Боже!“ Так что мне пришлось счистить блевотину с лестницы, потому что я не хотел, чтобы это сделал слуга — вот такие дурацкие проблемы.