Александра Федоровна. Последняя русская императрица - Павел Мурузи Страница 38

Когда гофмейстер двора пришел к императорской чете, чтобы сообщить им о результате предпринятого им демарша, Александра непринужденно, с искренностью, в которой ей не могли отказать даже самые ее худшие враги, воскликнула:

— Да пусть мама оставит драгоценности себе. Пусть хранит у себя, я не приду к ней за ними. Или пусть вернет в казначейство, там их наверняка хорошо сохранят. Меня эти побрякушки совсем не волнуют. Моя главная амбициозная мечта — не украсить себя с ног до головы жемчугами, а сделать счастливыми мужа и мой народ. Мне много чего чудесного предложили моя собственная семья и мой муж, и я не собираюсь из-за этих драгоценностей начинать войну со свекровью. Пойдите и передайте ей, что мне они совершенно не нужны…

Но, к сожалению, такое простое решение никак нельзя было принять, так как оно не соответствовало правилам, установленным для казначейства, которые ее глава не собирался менять. Александра делала все, чтобы ослабить недружеское расположение к ней со стороны свекрови, пыталась ее успокоить, но та не желала тихо-мирно уладить скандал, — она не хотела отдавать победы без истошных криков и воплей.

Когда однажды утром разгневанная Мария Федоровна явилась сама в кабинет своего сына, чтобы пожаловаться ему на «похищение» у нее драгоценностей короны, он не без нежной к ней иронии твердо сказал:

— Мама, Вашему величеству придется возвратить ценности нашего Дома в казначейство, потому что там получены от меня строгие указания готовить их к нашей с Александрой коронации…

Мария Федоровна, эта большая гордячка, не желала, конечно, склонить голову перед сыном. Она, вероятно, позабыла, что после окончания национального траура, первые официальным шагом ее сына станет получение миропомазания Божиего на царствие, чтобы его подданные народ видели в таком акте волю Божию.

Выпрямившись, без тени улыбки на устах, она сердито зашагала по кабинету назад, к двери, а из плотно сжатых ее тонких губ вырывалось злое шипение:

— О чем говорить! Я принесла империи моего мужа прекрасных наследников, которые способны обеспечить будущее нашей династии. Так пусть твоя жена уступает мне не только свои привилегии, — что очень просто, — но и те обязанности, по которым о ней будут судить. Всего хорошего, дитя мое!

…Драгоценности короны, в их числе знаменитое ожерелье Екатерины Великой, о котором мечтало столько принцесс, большая корона с самым большим в мире прекрасным бриллиантом в скором времени будут-таки отправлены на хранение в казначейство…

Сколько незаслуженных упреков, сколько злобной критики получила в свой адрес всего за год новая императрица!

Казалось, все во дворце ей были чужими, и она не желала общаться там ни с кем! Она к тому же плохо танцевала, и танцы не любила. Ее беседы не отличались живостью, и она не обладала даром привлекать к себе симпатии. Все проявляли к ней свою враждебность. Балы, устраиваемые русским двором, эти знаменитые балы, с неизменной аккуратностью проходившие во дворце на протяжении многих поколений, были самой большой достопримечательностью Санкт-Петербурга, — сколько важных лиц с тоской вздыхало, не получив на них приглашения! Эти балы, вызывавшие такой неописуемый восторг как у молодых, так и не очень молодых людей, казались ей ужасно пресными. На них не было прежней живости, пропала куда-то веселая венская беззаботность, которую в них лично вносила Мария Федоровна, в этот вихрь вальса под яркими люстрами Зимнего дворца, когда все соперничали друг перед другом в элегантности, изяществе, остроумии, заливистом смехе. Все горело, все искрилось, все переливалось, словно море шампанского!

Петербургское общество сходило от этих балов с ума, высший свет ими гордился, так как они просто поражали своим великолепием всех иностранцев. Тот, кто побывал на них хотя бы разок, мог ходить с высоко поднятой головой…

Все эти шумные праздники служили еще и средством наказания, — ведь по общественному статусу о тех или иных судили по количеству полученных теми или другими приглашений. Тайно, шепотком, но поголовно, все эти дамы из аристократической среды, осуждали иностранную принцессу, которая явилась сюда в их страну за короной, и теперь мешала им всем беззаботно отдаваться любимым развлечениям. Разумеется, сама Александра ничего не запрещала. Но ее поведение, ее нелюбовь к танцам и всевозможным светским раутам вызывала у многих разочарование и недовольство.

Александра, конечно, ничего не отменяла, но отчетливо давала всем понять о своем пристрастии к куда более серьезным развлечениям и торжествам. Они с мужем отдавали предпочтение театральным вечерам, и зима 1895 года была вся посвящена театральным спектаклям в частном дворцовом театре. Именно они, эти спектакли, позволяли судить об увешанных медалями богатых бездельниках и осыпанных драгоценностями богатых бездельницах, об их интеллектуальном уровне и «оригинальности», когда они получали от церемониймейстера заветную блестящую, глянцевую карточку — приглашение в театр.

Одна княгиня говорила другой:

— Лидия, в будущую среду я не пойду в театр! Какая ужасная скука, дорогая! Дают трагедию Расина, французскую, но тем не менее, трагедию… Она мне явно действует на нервы…

— Уж лучше бы она проявляла свой вкус к оперетте, право, не знаю, — подхватывала подруга с презрительным видом, скорчив недовольную гримаску, — такому знатоку с таким вкусом уж лучше просидеть весь вечер в трактире, чем в партере императорского театра.

Мужчины старались перещеголять друг друга. Граф Маслов признавался:

— Она даже не умеет вести «Полонез». Вспомните, с каким блеском это делала наша горячо любимая государыня, — Мария… Ах, что там говорить! Какой славный вход, какое изящество, какая легкость, воздушность шага, а этот танец с шалью, — никто так больше танцевать его не будет… сегодня все утрачено… Эта маленькая немка, которая кичится своим английским воспитанием, вздумала нас всех учить…

В неприятных для Александры беседах кампания ее повального унижения продолжалась, и все больше приглашенных отказывались от билетов в театр по самым непредвиденным предлогам.

Александра только недоуменно качала головой:

— Кажется, нашим подданным не нравится комедия!

Министр двора князь Сергей Трубецкой вежливо поклонился:

— Вашему величеству, лучше меня известно, какое важное место в календаре развлечений и праздников занимают дворцовые балы…

— От такого количества танцев у меня кружится голова… А разве я не открывала в начале года первый из таких балов…

— Да, на самом деле, Ваше величество…

— Кажется, император со мной открыл первый тур «Полонеза». За мной следовала Ее королевское высочество инфанта Эвлалия, а в третьей паре танцевала жена английского посла… Я пообещала танцы двум Их превосходительствам, — французскому послу Палеологу и послу турецкому. Разве вам этого мало?

Князь Трубецкой снова низко поклонился:

— Ваше величество сами могут судить об этом. Но мне хотелось бы ради истины заметить, что так много придворных дам выражают горячее желание возобновить подобные бальные вечера…