Клеопатра, или Неподражаемая - Ирэн Фрэн Страница 38

При всем том боль, которую испытывала осиротевшая юная царица, наверняка была не такой острой, как хотели бы думать многие сентиментальные люди; тем более что, с детства лишенная матери, пережившая изгнание, трагический конец двух своих старших сестер, разделявшая в течение четырех лет все унижения, которые выпали на долю Флейтиста, Клеопатра знала, что значит пройти полный круг страдания. У нее было время, чтобы подготовиться к одиночеству — этому обычному спутнику абсолютной власти. Наконец, вся Александрия — от греческих кварталов до домов иудеев, от пригородов, населенных египтянами, до дворца — с незапамятных времен виртуозно владела наивысшим из всех искусств, искусством умирать. Город был буквально усеян многочисленными некрополями; эти «самые густонаселенные поселения», как со спокойной покорностью судьбе называли их египетские простолюдины, часто непосредственно примыкали к жилым кварталам. Да и в том месте, где выросла сама Клеопатра, мавзолеи умерших царей располагались вперемешку с другими постройками — вспомним хотя бы о гробнице Александра, о набальзамированном теле великого завоевателя, которое прекрасно можно было разглядеть сквозь стекло. Как все цари из династии Лагидов, Флейтист начал строить для себя последнее пристанище с первых лет своего правления; согласно тогдашним представлениям, его жизнь должна была продолжаться и в гробнице. Там его окружали, как было принято, все его любимые вещи: может быть, флейта, дионисийские маски… В его гробницу часто приходили, чтобы устроить пиршество, выпить вина, которое растворяет печаль и, опьяняя, создает иллюзию, будто царь все еще присутствует в этом мире, разделяет удовольствие своих гостей, ждет новых наслаждений. И потом, разве его любимый бог, Дионис Освободитель, не обещал своим адептам, что разорвет для них цепи смерти?

Итак, кончина Флейтиста не должна была внушать его дочери ощущение, что время остановилось. Дыхание веков, пульсация мира продолжались. Рождалась новая эпоха, ее эпоха, такая же пламенная, какой была она сама. Правда, в городе по-прежнему поговаривали об оракулах, шепотом распространяли все тот же предательский слух, будто гибель Александрии уже не за горами, будто время греческих царей близится к завершению. Но царица ни на миг этому не верила. Наступающая эпоха казалась ей юной, новой, скроенной по ее подобию. И ей мнилось, что такой эта эпоха и останется.

Клеопатра начала издавать декреты об амнистиях, организовывала праздники, делала все, чтобы убедить своих подданных в наступлении добрых времен и в том, что она — гарант их будущего благополучия. Личность ее брата по-прежнему оставалась где-то на заднем плане, его имя даже не упоминалось в документах. Пока что трио, возглавляемое евнухом, ничего не предпринимало: Клеопатра, как правило, заботилась о сохранении неопределенности своего статуса; было очевидно, что она хочет выиграть время, править единолично, пока ее брат не повзрослеет, не потребует своей доли наследства и места в ее постели. Что же они могли сделать? Она вела свою игру превосходно, особенно если учесть ее юный возраст. Взять хотя бы ее решение о девальвации монеты как минимум на тридцать процентов (после того, как еще при жизни Флейтиста была произведена девальвация на двадцать пять процентов) — эта реформа быстро принесла первые плоды. А кроме того, царица приказала, чтобы на этих монетах — впервые за всю историю династии Лагидов — выгравировали обозначение точной стоимости металла; поэтому каждый был обязан принимать их по официальной стоимости, и это оказалось очень выгодным для царской казны, которая начала пополняться. Клеопатра так гордилась этой мерой, что велела чеканить на реверсе монет, на лицевой стороне которых изображался рог изобилия как символ ее политической программы, свой собственный профиль — без какого бы то ни было намека на существование маленького Птолемея. Ни одна из тигриц, которыми славилась семья Лагидов, начиная со Шкваржи и кончая Береникой, не отваживалась на подобную дерзость.

И никто ей не возражал. Да и как можно было бы поднять мятеж? Страна пребывала в спокойствии; армия, которая в прошлом так часто возводила на трон и свергала с трона владык Египта, оставалась верной Клеопатре. Кроме того, римлянин Габиний, сразу же после восстановления власти Флейтиста, сделал царю подарок: оставил ему свой отряд отборных наемников, германцев и галлов, — с тем чтобы они, как сперва предполагалось, подавляли возможные выражения недовольства против агентов фиска. Оказавшись в роскошной Александрии, эти иноземные солдаты быстро забыли римскую дисциплину, обзавелись женами местного происхождения, обрюхатили их и уже не желали жить где-либо еще, кроме как в щедром на удовольствия Золотом городе. В случае малейшей тревоги царица вполне могла положиться на них: тому, кто захотел бы восстать против нее, сперва пришлось бы иметь дело с ними.

И тем не менее именно эти наемники в самый неожиданный момент невольно сыграли на руку пресловутому трио. В то время царица была занята укреплением своей власти во дворце и на всей территории Египта, а потому ничуть не интересовалась тем, что происходит за пределами ее границ, и вообще еще не понимала, что в силу некоего противоестественного стечения обстоятельств события, случающиеся в Риме, неизбежно находят свое завершение на берегах Нила. Она, наверное, только рассмеялась (своим прославленным в веках смехом), когда узнала, что парфяне, ободренные тем сокрушающим поражением, которое недавно нанесли Крассу, вторглись в Сирию и что новый наместник этой провинции, некий солдафон по имени Бибул, в прошлом один из самых ревностных сторонников идеи превращения Египта в римскую провинцию, теперь дрожит от страха, видя, как его легионы падают под ударами парфян, и обращается к ней, Клеопатре, за помощью.

Бибул, при всем его скудоумии, наверное, отдавал себе отчет в том, что договориться с царицей будет нелегко, и потому направил к ней в качестве послов двух своих сыновей. Действительно, добиться того, чего он хотел, было непросто: он просил отправить на сирийскую границу отряд наемников, в свое время оставленный в Египте Габинием. Можно было побиться об заклад, что Клеопатра ему откажет; что же касается самих солдат, то они отнюдь не горели желанием вновь, после безудержных удовольствий Александрии, окунуться в суровую и грубую жизнь воинов Римской Волчицы.

Враждебность александрийцев ко всему римскому достигла такого накала, что слух о прибытии двух сыновей Бибула распространился мгновенно. О цели их приезда тоже стало известно, и наемники пришли в возбуждение. Однако властность царицы произвела на них впечатление: восставать они не собирались. Они сделали лучше — убили двух римских юношей.

Клеопатра оказалась в тупиковой ситуации: наемники подчинялись ей, а ее связывали с Римом союзнические отношения, официальным же главой этого государства оставался Помпей, которому она была обязана своим троном и своей нынешней независимостью; ей, следовательно, надлежало покарать виновных. Но это неизбежно навлекло бы на нее гнев александрийцев, которые помнили, что Бибул в свое время хотел положить конец независимости Египта.

Однако, с точки зрения Клеопатры, к ней обратился за помощью не Бибул, а само Римское государство. Римское государство и, главное, Помпей, этот благородный человек, всегда защищавший ее и ее отца от александрийцев, которые, напротив, никогда ее не любили.