Бутырка. Тюремная тетрадь - Ольга Романова Страница 38

А еще муж получил письмо от одного читателя Slon. ru. Это молодой, пытливый и сообразительный парень из Сибири, компьютерщик, он в несколько ходов разыскал мою почту, и я дала ему адрес зоны. И рассказала, что муж, по моим ощущениям, не очень-то верит в то, что существует Slon.ru, и что здесь действительно есть его — наш общий — блог, и что его читают. Когда в течение полутора лет не видишь ничего, кроме решетки и «Первого канала», начинаешь, наверное, все более сомневаться в существовании разумной жизни. Владимир — так зовут этого парня — написал и отправил мужу заказное письмо. Так муж его неделю читал мне по телефону каждый вечер: советовался, как лучше отправить ответ, волновался, разберет ли Владимир его корявый почерк, по сто раз переспрашивал, как его этот парень нашел, восхищался его вопросами о жизни, и тем, какие же у нас в стране живут замечательные, образованные, неравнодушные люди… Кстати, примерно вот в этот момент я поняла, что муж здорово отстал от жизни: например, он ничего не слышал о «Твиттере». Оказалось, что про многие вещи трудно объяснять на пальцах. А ведь муж до ареста жил с компьютером в обнимку и показывал мне много интересных штучек.

На этой неделе снова к нему поеду. Вообще-то мне свидание еще не положено, но с учетом некоторых обстоятельств… Дополнительное свидание — это на зоне такое поощрение. В отличие от Бутырки, речь не идет о взятках за свидание или передачу продуктов — с тех пор, как муж попал на зону, тюремное вымогательство закончилось, как страшный сон. Местное начальство еще летом разрешило мне снабдить книгами библиотеку колонии, и, кажется, было ошарашено результатом. Да я бы и сама впечатлилась: я им просто отправила всю библиотеку из рублевского дома, которого, в общем, больше нет. Был, конечно, в этом купеческом жесте некоторый перебор, за который мне сейчас неловко, но вызван он был состоянием аффекта.

Дело в том, что я довольно долго не знала, отправили ли мужа из Бутырки на этап, и если отправили, то куда именно (тюремное начальство делится такой сверхсекретной информацией с родственниками осужденных не быстро и неохотно: мне, например, до сих пор никто официально не сообщил, где находится мой муж). Он в середине лета неожиданно позвонил сам с чьего-то нелегального телефона и сказал, где он. Продиктовал почтовый адрес и название Богом Забытого Областного Центра. Меня в тот момент как обухом огрели. Я прекрасно знала это место. Здесь сидели мой дед и мой прадед как сильно зажиточные кулаки. Дед вышел незадолго до войны, потом сразу ушел на фронт и погиб. И мой отец, родившийся в поселке при лагере, возил меня по этим местам, когда я была еще ребенком (он рано умер, и сейчас не у кого переспросить забытые или не рассказанные мне подробности). Папа советовал все запомнить, но никому-никому не рассказывать. И я привыкла об этом молчать, как о позорном пятне в биографии. Когда приехала к мужу, ожили детские картинки: вот речку помню — главную областную достопримечательность, церковные синие купола, усадьбу, где сейчас сельсовет, помню очень хорошо: она метрах в двухстах от ворот колонии, где сейчас сидит муж. Тоже, в общем, раскулаченный.

Позвонив, муж сразу попросил книг. А еще учебников и тетрадей — для товарищей по несчастью. Муж взялся обучать их языкам. Ну, я и отправила. В родные-то места.

У меня есть взрослый сын. Я с детства рассказывала ему про Богом Забытый Областной Центр; фотографии деда и прадеда всегда висели у нас в гостиной. Сейчас он хочет поехать со мной и увидеть все своими глазами. Пусть съездит. И хорошенько подумает о своих будущих детях. А я хочу, чтобы наша семья прекратила уже топтать лагерную пыль в тридцати верстах от Богом Забытого Областного Центра. Ведь мы все страшно активные, домовитые и хозяйственные — это у нас от кулацкого прадеда. Пора, наверное, разомкнуть этот круг.

Вот до сих пор не могу понять, как живут работающие женщины, чей муж сидит в тюрьме. Сама всю жизнь работаю, но понять, как справляются другие, не могу: я содержу специального человека, за хорошую зарплату, который вот уже полтора года ездит по тюрьмам, по почтам, по судам, по инстанциям, по адвокатам. С конвертами, с передачами, с посылками, с подписками; с праздниками поздравляет (то есть с конвертами опять же), гонорары развозит, какие-то немыслимые проблемы решает — то с доставкой в тюрьму норвежского рыбьего жира в капсулах, то с покупкой телогрейки черной утепленной: в тюрьме дают, но холодную, а зиму на зоне неплохо было бы и пережить. Или вот посылку на зону отправить — это отдельная задача, требующая самоотречения: посылка должна весить до 20 кг (если чуть больше, она через месяц вернется к отправителю — тюрьма не примет) и должна быть упакована строго в одну почтовую коробку, а таких больших коробок в Москве не сыщешь, есть только в одном почтовом отделении на Коровинском шоссе.

В общем, надо иметь силы и средства. Хотя — многие обходятся и без этого. Передадут батон хлеба в месяц — мужик и счастлив. Между прочим, далеко не всем и это дано. Да и не в батоне дело.

Едем на зону, на свидание. Едем — это я и еще одна жена, бывалая, ее муж дольше сидит, в той же зоне, по той же статье. Проезжаем Московскую область, еще область, еще… Начинаются наши, кулацкие деревеньки. Начинаются сразу с завораживающих рукописных объявлений на картонках вдоль палисадников: «Продаю шпалы». И рядом — образцы продукции, кубов по пять. Кому продает? Зачем продает? Где взял? Кому надо? Загадки, загадки, загадки.

Приезжаем. Шлагбаум. Закрыт. У нас автомобиль, забитый продуктами питания даже не под завязку, а сильно плотнее. От шлагбаума до входа непосредственно на зону идти с километр. Спрашиваю бывалую жену, у нее двадцатое свидание: было ли такое? Не было. Что делать, непонятно: нам все это физически не донести, нечего и пытаться.

Шлагбаум охраняет строгий солдатик, незнакомый. Не пускает нашу машину ни за что. Проговаривается, в конце концов, и небывалое явление разъясняется: на всех близлежащих зонах — большая проверка из Москвы, раз в пять лет такая бывает.

Не унываем, бросаем машину и налегке идем на разведку. Спрашиваем дежурного в окошечке, чего и как. Говорит, что машину не пропустят, не положено, с собой на свидание можно взять только 20 кг продуктов строго по описи. То есть, можно взять три арбуза на двоих, и этим жить три дня. Моя опытная подруга по несчастью стучит в закрывшееся было окошко, за которым дежурный инспектор в парадной форме, похожий на памятник самому себе, окошко снова открывается, и подруга неожиданно говорит памятнику: «Вась, ты белены объелся? Какие 20 кг? Как машину бросим в поле на три дня? Как продукты оттуда допрем?» Вася приходит в себя и начинает шептать через свое окошечко, размером примерно в две сигаретные пачки: «Девки, шухер, проверка. Но к вечеру должна уехать, тогда и машину пропустим, на стояночке у нас под окнами поставите, потихоньку продукты перенесете, как стемнеет».

Понятно. Но до вечера еще далеко, только солнце взошло. Вася выписал разрешения на свидания, и мы пошли в бухгалтерию оплачивать комнаты. По дороге встречаем разнообразное начальство с зоны — в парадной форме, а также товарищей проверяющих, которых много и их видно издалека: незнакомых людей с любопытствующими лицами. Если видим местного начальника одного, подходим, плачемся. С каждым встреченным начальником ситуация все более определяется. Выглядит все примерно так: «Девки, да вы что, важная проверка, ничего нельзя, все строго, но к вечеру, может быть, подойдите часикам к шести, а лучше в четыре, может, и пропустим, да где машина-то, да завозите скорее, пока никто не видит, выгружайте, оставляйте на стоянке, бегом, какие 20 кг, все берите».