Повседневная жизнь Версаля при королях - Жорж Ленотр Страница 38

Иногда в своем маленьком кабинетике, «откуда было слышно все», дю Осет принимала тайные визиты лейтенанта полиции. Она была в курсе всех важных секретов и всех мелких интриг. Она выслушивала жалобы своей госпожи и сопровождала ее в рискованных прогулках, как в тот раз, когда они добрались до Булонского леса: маркизе хотелось увидеть одну из любовниц короля, приезжавшую сюда тайком кормить своего грудного младенца.

Но что более всего поражает при чтении этих наивных и откровенных записок, так это состояние непреходящего отчаяния, в котором пребывала вызывавшая всеобщую зависть женщина. Какая невероятная депрессия! Какие суеверные страхи и какие мелкие уловки! Какая степень зависимости! Какая бездна недугов, бессонниц, лекарственных снадобий, приступов лихорадки, обмороков…

В том аду, каким обернулась ее жизнь, у маркизы было лишь одно утешение — дочь. Свою Александрину, прекрасную, как утро, она мечтала выдать замуж за королевского сына — герцога Мэнского или другого. Шестнадцати лет от роду Александрина почти внезапно умерла, и даже оплакать ее было невозможно!

Весь этот кошмар (другим он казался сказочным блаженством) кончился 15 апреля 1764 года. В тот день в своих прекрасных апартаментах первого этажа версальского замка, где окна выходят на Северный партер, измученная маркиза умерла. Но умирать в королевском жилище простым смертным запрещено. По требованию этикета еще не остывшее тело, чуть оно испустит последний вздох, быстро-быстро отвозили куда-нибудь подальше от дворца, дабы скрыть от хозяина соседство смерти.

Тот, кто стоял апрельским вечером возле окон, мог видеть, как двое мужчин положили на носилки легонькое тело, покрытое простыней; под нею отчетливо выступали голова, грудь, ноги. Это была навсегда покидавшая дворец маркиза де Помпадур. А она потратила столько сил, чтобы не быть выдворенной отсюда!

Помпадур!.. Что за прелестное имя — такое нарядное, радостное и грациозное, словно три нотки из менуэта…

В четырнадцать лет Луизон Морфи прислуживала в доме своей старшей замужней сестры, выполняя самую черную работу. И, разумеется, когда она счищала грязь с башмаков своего шурина, ей и в голову не приходило, что когда-нибудь она станет объектом Истории и что исследователи наперебой будут выяснять загадочные обстоятельства ее похожей на роман жизни.

Но взгляд ценителя распознал бы в этой одетой в лохмотья замарашке будущую замечательную красавицу. Она сама догадывается, что ее удел — кружить головы, и доверчиво ждет обещанной судьбой благой перемены. Она умна и весела. В свое время член парламента г-н де Сен-Лубен, заинтересовавшись одной из ее сестер, поместил Луизу в монастырь, где она и оставалась до своего первого причастия; здесь она научилась приличным манерам. К тому же она — из аристократии: ее отец, сапожник Морфи, бывший солдат ирландского полка, хвалится, что числит среди предков представителей знатного рода О’Морфи.

Но вопреки благородному происхождению Луизон продолжала возиться с грязной посудой на сестриной кухне, пока в один прекрасный день (ей было тогда пятнадцать) мадемуазель Флере, портниха с улицы Кокильер, не пригласила ее в свою лавку.

Она пришла. Флере тщательнейшим образом ее отмыла, нарядила в красивое платьице и представила очень приветливому господину. Тот, внимательно ее оглядев, попросил позволения навестить назавтра. Явившись в точно назначенное время, он на этот раз извлек кошелек и, вручив сто луидоров портнихе, попросил передать еще тысячу экю родителям девочки, дабы облегчить им горе от предстоящей окончательной разлуки с дочерью. Затем он увез ее, абсолютно покоренную этим жестом предвосхищающей события щедрости и уверенную в том, что она обрела необыкновенно великодушного покровителя. Между тем, почтительно увозя ее в карете, незнакомец дал понять, что он в этом деле является лишь доверенным лицом некого могущественного господина и что судьба предназначила юной девице стать «усладой чувств» для человека, по высоте своего положения «почти равного божеству».

Луизон не протестовала: ее мать, торговка старыми вещами, уже пустила в оборот прелести четырех других дочерей, и младшая предвидела для себя ту же участь в уверенности, что родители не испытают по этому поводу ни стыда, ни огорчения. Действительно, когда благородному сапожнику, потомку ирландских лордов, было вручено вознаграждение в тысячу экю, тот с философским спокойствием положил их в карман, ограничившись ворчливым замечанием: «Ну вот, ни у одной не хватило ума!»

Вечером Луизон была доставлена в просторное здание, пронизанное таким количеством кривых коридоров и потайных лесенок, что она совершенно запуталась. Наконец провожатый представил ее «почти божеству» — господину лет сорока, очень красивому и молчаливому; несмотря на привычку держаться надменно, он выглядел застенчивым. Здание оказалось Версалем, «почти божество» — королем Людовиком XV, а незнакомый провожатый — его камердинером Лебелем.

Дюлор, бывший когда-то членом Конвента, [114] рисуя картину нравов XVIII века, охотно и смачно пересказывает всякие ужасные подробности, почерпнутые им из разных письменных свидетельств. Если ему верить, то Лебель, угождая вкусам своего господина и «используя поочередно хитрость и силу», якобы вырывал детей из материнских объятий. Ни слезы жертв, ни их угрозы его не трогали. При этом «тех мужей и отцов соблазненных жертв, которые осмеливались жаловаться и протестовать, хватали у домашнего очага и бросали в темницы». Кроме того, все знали, что в одном из павильонов Тюильри он держал целую коллекцию девушек, без особых затруднений составленную из гулявшей в здешнем саду публики. Так что у Людовика XV имелся, мол, тайный, «тщательно скрываемый от глаз народа» сераль — «Олений парк».

Совершенно очевидно: картина эта нарисована чересчур черной краской. Насколько позволяет судить крайне скупая на сей предмет литература, ни единый документ не подтверждает такого пристрастного суждения. Напротив, создается впечатление, что поставляемые королю девицы (упоминается обычно более дюжины шестнадцатилетних особ) оказываются в высшей степени довольны своей судьбой, а если и льют слезы, то лишь потому, что их, предварительно награжденных и прекрасно выданных замуж, принуждают покинуть тайное убежище, где им так сладко жилось. Таким образом, правда (если не выдавать вымышленных фактов за достоверные) выходит не слишком-то поучительной.

Можно смело утверждать: когда слухи об «Оленьем парке» достаточно распространились, хорошенькие девицы вовсе не стремились избежать встреч с королевскими поставщиками, а, напротив, искали их.

В доказательство можно привести одно письмо, обнаруженное лейтенантом полиции Беррьером в переписке, за которой ему было поручено следить. Написанное неумелой, дрожащей рукой некой Терезы Гербуа письмо было адресовано королю. Оно представляет собой нечто вроде признания, стыдливого и пылкого одновременно, где слова любви мешались с выражением живейшего восхищения; этим посланием девушка предлагала королю свое сердце и свои прелести.