Кавказская война. В 5 томах. Том 2. Ермоловское время - Василий Потто Страница 38

Наделав огромных тур-мантелетов, чеченцы подкатывали их на колесах туземных арб под самую крепость и, укрываясь за ними, день и ночь вели перестрелку. Одни толпы чеченцев, уходя на отдых, сменялись другими, а гарнизон все время оставался без смены и без отдыха. Люди не только не имели времени заснуть, но даже сварить себе пищу, и изнемогали. Ко всему этому чеченцы зажгли сухой терновник, которым был обложен эскарп укрепления, и засели во рву; солдаты с тех пор уже не смели отходить от вала, ежеминутно ожидая приступа. Действительно, каждый раз после вечернего и утреннего намаза чеченцы бешено бросались изо рва на вал, но, к счастью, постоянно были сбиваемы штыками; пули крестили укрепление по всем направлениям; показаться на площади значило почти наверное быть раненым или убитым. Иногда офицеры нарочно выставляли на палках свои шапки в виде приманки, и пули тотчас их сбрасывали. Пробовали было выбить чеченцев изо рва ручными гранатами, но гранаты были так плохи, что одна из них разорвавшись в руках унтер-офицера, положила на месте его самого.

– Прощайте, братцы,– сказал он людям, бросившимся его поднимать,– я умираю спокойно, зная, что вы будете спасены.

Надежды на спасение, однако, было не много. Уже пятые сутки продолжалась осада. В первые три дня силы людей поддерживались еще запасом льда, сохранившегося в ледниках, но запас его скоро истощился, и воды не стало. Четвертый день продержались кое-как, но на пятый все страшно мучились жаждой и ослабели до такой степени, что многие падали, моментально засыпая глубоким сном, из которого вывести их было почти невозможно. Напрасно, однако же, чеченцы, думая поколебать стойкость гарнизона напоминанием о гибели их товарищей, как бы в насмешку выходили в мундирах и портупеях через плечо, захваченных в Амир-Аджи-Юрте,– раздраженные солдаты только осыпали их ругательствами. Напрасно чеченцы требовали сдачи, обещая гарнизону пощаду, хлеб и даже деньги; в ответ на это солдаты кричали из крепости, что у них вдоволь всего, и в доказательство бросали им последние остатки черствых сухарей и куски драгоценного льда. Храбрый Пантелеев и офицеры, переносившие все лишения наравне с солдатами, не допускали мысли о сдаче и своим примером поддерживали мужество нижних чинов. Истощая всю силу солдатского красноречия, Пантелеев уговаривал своих егерей держаться до последней капли крови. Ежеминутно ждали помощи, обращая взоры к Тереку, но там пока все было пусто и безмолвно. Пронесется ли по степи сорвавшийся, Бог весть откуда, вихрь – и всем представляется, что скачет на выручку конница; зачернеет стадо – и разгоряченное воображение рисует уже колонны идущей пехоты. Но есть предел и силе человеческого духа. Может быть, сохраняя честь русского оружия, солдаты не сдались бы живыми, но еще день – и все они, без всякого сомнения, были бы перерезаны чеченцами.

Но вот наступил темный вечер пятого дня, и осажденные увидели на горизонте яркое зарево костров; то был верный знак, что к ним идут подкрепления.

Получив известие о тяжком положении Герзель-аульского гарнизона, генералы Лисаневич и Греков решились не ждать ширванцев, а воспользоваться всем тем, что только можно было собрать на линии. Это все состояло из трех рот пехоты, шести орудий и четырехсот линейных казаков. Отряд, ничтожный по силам, но имевший во главе двух генералов, не признававших никаких опасностей, бодро и весело двинулся на шеститысячное скопище, рассчитывая впереди на неминуемые кровавые битвы.

Но успех обошелся гораздо дешевле, чем можно было предполагать. Внезапное появление отряда совершенно смутило чеченцев, и конница их, увидев линию бивуачных огней, первая обратилась в бегство. Это обстоятельство произвело невообразимую путаницу в пешем стане мятежников. Греков, воспользовавшись минутным смятением, без выстрела проскакал с казаками мимо врагов и в нетерпении, не дождавшись, пока перед ним откроют ворота, перескочил в укрепление через вал. Громкое “ура!” приветствовало храброго генерала. Поздравив егерей с лихой обороной, он тотчас же приказал Пантелееву сделать сильную вылазку. Солдаты построились. В эту минуту подскакал Лисаневич с пикой в руке. “Ребята,– крикнул он,– дружно помогать друг другу! “Ура! В штыки!” Солдаты бросились вперед. Храбрейшие из чеченцев встретили вылазку залпом и бросились было на нее с кинжалами и шашками, но горсть их не могла оказать долгого и решительного сопротивления. Имам и сам Бей-Булат бежали одними из первых, в сопровождении небольшого числа сообщников, прочие рассеялись по домам и ожидали теперь жестокого наказания [8].

Обстоятельства сложились, таким образом, необыкновенно благоприятно, и мятеж, волновавший так долго Чечню, готов был потухнуть. Но один неосторожный шаг испортил все. Шаг этот был сделан Лисаневичем.

Рассеяв чеченцев, вновь прибывшие роты расположились вокруг укрепления бивуаком, а оба генерала, в сопровождении всех офицеров, отправились внутрь укрепления приветствовать храбрый гарнизон. Там их встретили кумыкский пристав Филатов и аксаевский старшина Муса Хасаев, все время осады просидевший в башне. Они заявили, что жители Аксая просят пощады, но Лисаневич, желая устрашить мятежников примером строгости, потребовал выдачи виновных. На следующий день, восемнадцатого июля, в Герзель-ауле собрано было триста восемнадцать кумыков. Тут были и наиболее замеченные в сношениях с мятежниками, и старшины, и наконец люди, сохранявшие все время безусловную преданность России. При этом не было принято никаких предосторожностей, аксаевцы не обезоружены. С утра были разосланы обычные команды за фуражом, за дровами и по другим хозяйственным надобностям, так что солдат в укреплении оставалось меньше, чем кумыков. Говорят, что Греков намерен был обезоружить последних и приказал нарядить двадцать солдат, но нетерпеливый Лисаневич вышел из занимаемого им домика, не дождавшись исполнения этого приказания. Его сопровождали генерал-майор Греков, Муса Хасаев, пристав Филатов, переводчик Соколов и адъютант поручик Трони. Надо заметить, что Лисаневич, проведший большую часть своей жизни на Кавказе, в фаталистической самоуверенности и прежде никогда не обезоруживал перед собою азиатов, чтобы не дать им повода думать, что их опасаются. Подойдя теперь к кумыкам, он в сильных выражениях стал упрекать их в гнусной измене и вероломстве. Зная отлично татарский язык, он объяснялся свободно, без переводчика, и не щадил угроз. Затем он вынул список и стал вызывать виновных. Первые двое вышли без сопротивления, но третий, мулла Учар-Хаджи, в зеленом бешмете и белой чалме, с голыми до колен ногами и с большим кинжалом на поясе, стоял в толпе с диким, блуждающим взором и не хотел выходить. Лисаневич повторил вызов. Но едва переводчик подошел к Учару и взял его за руку, как тот одним прыжком очутился возле Лисаневича и, прежде чем генерал успел уклониться, нанес ему кинжалом смертельную рану в грудь. Лисаневич упал на руки своего адъютанта. Поражений, Греков бросился к нему на помощь, но в то же мгновение пал от руки Учара, получив две раны, из которых последняя, в грудь, была безусловно смертельна. Опьяненный кровью, убийца бросился на Мусу Хасаева, который спасся, успев присесть. Учар споткнулся об него, и кумыкский пристав Филатов, человек уже не молодой, воспользовавшись этим моментом, схватил его за руки. Между ними завязалась борьба грудь на грудь, но злодей был сильнее и уже одолевал Филатова, когда подскочивший Муса Хасаев ударил его шашкой по голове, а другой кумык в упор выстрелил в него из ружья. Прочие кумыки, объятые ужасом, бросились бежать. Лисаневич, держа рукою рану, стоял прислонившись к забору, но сохраняя полное присутствие духа. И только тогда, когда ему сказали о смерти Грекова, у него вырвалось роковое: “Коли!” Солдаты поспешно заперли ворота, и началось истребление всех, кто был в укреплении. Многие из кумыков, видя беду, схватили из сошек солдатские ружья, другие защищались кинжалами, переранили восемнадцать солдат, однако же все они полегли на месте. В числе погибших были люди и ни в чем не повинные, отличавшиеся испытанной преданностью русским, и даже несколько андреевских жителей. Озлобленные солдаты не давали пощады никому, кто попадался им на глаза в азиатской одежде. Убиты были даже трое грузин, находившихся при генерале, и несколько гребенских казаков. Немногие кумыки успели выскочить из укрепления, но и тех, видя тревогу, переколола команда, возвращавшаяся из лесу. А между тем, по словам Ермолова, “если бы аксаевцами не овладел совершенный испуг, они сами могли бы без труда завладеть всем укреплением и артиллерией, при которой не было ни одного канонира”.