Волхв - Вячеслав Перевощиков Страница 39

– Остановись, Карамея! – раздался голос городского воеводы, и железная рука схватила узду белой лошади. – Перед тобой не разбойники, а почтенные горожане, и, если ты не остановишься, тебе будет плохо.

– Ты мне угрожаешь?! – тонкие темные брови изобразили гнев. – Ты, смерд, мне угрожаешь?! Да как ты смеешь!

Боярыня подняла плеть, но воевода только крепче сжал узду и дернул лошадиную морду в сторону с такой силой, что женщина едва не выпала из седла.

– Я тебе не смерд какой-нибудь, а кметь! Кметь [43]я, запомни это! – прогудело где-то в груди воеводы, как раскаты грома. – И у нас есть законы, по которым каждый отвечает за побои и увечья. Каждый! Запомни это!

– Законы, говоришь! – лицо боярыни стало красным от негодования. – А по каким таким законам вы сейчас чуть не казнили этих людей? Что сделали эти несчастные, что сделал этот юноша, – она указала на отрока, – что его сейчас едва не убили?

– Они убийцы, – с достоинством отвечал воевода. – Они убили монахов, и мы все были этому свидетели. Поэтому они должны были понести заслуженную кару.

– А этого монаха тоже они убили? – Карамея указала плетью на тело в черной одежде с торчащей из спины стрелой. – У них ведь ни у кого нет луков. Не так ли?

Воевода озадаченно погладил свою бороду, но ничего не сказал.

– Так как же ты судишь тут всех за убийство и уже собираешься казнить, если не знаешь, кто убил этого монаха? – с издевкой продолжала боярыня. – Может, ты и вовсе ничего не знаешь? Или, напротив, знаешь слишком много и скрываешь настоящих убийц?

– Ну ты, это, полегче! – воевода аж потемнел от незаслуженной обиды. – Мы тут тоже не лыком шиты. Все видели, и я это видел, как Орша сулицей убил монаха, а топор у него в крови тоже, видать, неспроста. Стало быть, двух он порешил, это точно. Ну, а зная удаль нашего сотника, можно смело предположить, что где два, там и три.

– А стрела-то чья? – не унималась Карамея. – Кто еще убил монаха? Кого ты еще захочешь казнить заодно?

– Пока не знаю, – воевода повел плечами. – Но как узнаю, так и казним тоже, за этим у нас дело не станет.

– Вот как, – усмехнулась боярыня. – Так знай: это моя стрела, это я убила монаха!

И, посмотрев в недоверчивые глаза воеводы, указала на стену детинца и добавила:

– Вот оттуда я видела все, все как было, всю правду! И оттуда я стреляла в этого ромейского гада.

Она торжествующе посмотрела на воеводу с высоты седла. Красивая и дерзкая, с гордо вздернутым вверх подбородком и лихорадочным румянцем на смуглых от легкого загара щеках.

– Ну, что же ты меня не хватаешь и не казнишь, как этих несчастных людей? – Глядя на воеводу с откровенной издевкой, Карамея щелкнула в воздухе плетью. – Ну, так ты хотя бы спроси меня, за что я убила, кметь. Или ты не кметь вовсе?

– За что? – мрачнея лицом, буркнул воевода.

– А за то, что эти монахи сами напали и сами хотели убить, – юная боярыня еще раз щелкнула плетью. – Разве тебе сотник не сказал, что это на них напали, что их хотели убить в первую очередь?

– Сказал, – воевода отвернулся в сторону, отпуская узду белой лошади.

– Но ты, конечно, не поверил?!

– Да кто ж в такое поверит? – старый кметь с досадой махнул рукой. – Как монах может убить, молитвой своей, что ли?

Он невесело усмехнулся своей прежней шутке, мучительно соображая, что же ему делать дальше с этой несносной боярыней и со всеми схваченными людьми, которых чуть было не казнили при его молчаливом согласии. Он не хотел ссориться с двумя знатными и многочисленными боярскими родами, имевшими родство с юной и дерзкой всадницей, но и позволять себя унижать дальше тоже нельзя было.

– Так ты не знаешь, как этот черноризник может убить? – Карамея резко дернула повод лошади и со всего маху въехала в тесную кучку людей, одетых в черное.

Монахи, как горох, посыпались в разные стороны, уклоняясь от лошадиных копыт, но боярыня успела-таки на скаку выдернуть один из крестов. Теперь, перехватив длинную рукоять двумя руками, она подняла крест над своей головой.

– Смотри же, гордый кметь, смотри, воевода, как они убивают! – Карамея, ударив пятками лошадь, помчалась прямо на священника. – Смотри, как они убивают и как они убили когда-то моего мужа на моих же глазах!

Крест в ее руках, со свистом рассекая воздух, ринулся вниз, на голову отца Федора, но попа опять спасла расторопность и выучка его слуг. Щит из выставленных крестов в мгновение ока возник, как по волшебству, над головой служителя Бога.

– Вот это да! – воевода даже ахнул, глядя, как ловко и слаженно действуют монахи.

– Господь спас меня! – громко и невозмутимо пояснил священник. – На ваших глазах свершилося чудо: волею Господа Бога нашего бедные монахи, чтобы спасти жизнь служителя церкви, обрели силу и ловкость опытных воинов. Это чудо! Великое чудо!

Карамея доскакала до воеводы и, остановив лошадь, кинула к его ногам крест:

– Посмотри-ка на эту штучку повнимательней, и ты все поймешь сам.

– А ты, – она повернулась к Радиму, – ступай за мной.

Она повернулась и не спеша поехала прочь, вполоборота властно поглядывая назад, на толпу обескураженных горожан и совершенно обалдевшего от счастья Радима.

– Эх, Карамея, она и есть Карамея! – сказал кто-то с восхищением.

А другой, толкнув в бок Радима, с завистью шепнул ему:

– Чего стоишь, чудак, иди скорей, тебя же звали. Вот бы мне туда к ней, так я бы стрелой давно уж летел.

Городской воевода между тем, недовольно хмурясь, ковырнул пыльным носком сапога острый венец креста и, бурча себе под нос что-то вроде: «Вот тебе и божьи люди», повернулся к священнику спиной. Тяжело было быть неправым под взглядами стольких людей, но он прекрасно понимал, что еще хуже совсем потерять их веру в свое воеводское слово. Решение далось ему непросто, но, с облегчением выдохнув из себя слежалый старый воздух обиды, он обвел всех тяжелым взглядом и тихо сказал:

– Ступайте себе по домам, люди добрые.

Сам же старый кметь еще постоял на пыльной улице, щурясь на заходящее солнце и глядя, как уходят Велегаст, Орша и его воины. О чем он думал и что шептали его губы, никто так и не узнал. Театр жизни тихо закрывал свой занавес, и мысли тех, кто сыграл свою роль, больше никого не волновали. Важно было только то, что на небольшом клочке земли Правда одолела Неправду, и силы Света немного потеснили силы Тьмы, пусть даже и на краткое время.

Батько много раз видел смерть, но никак не мог привыкнуть к тому, что умирают не только ненавистные враги, но и близкие его сердцу боевые товарищи. Он переживал даже тогда, когда рядом с ним умирали совершенно безвестные русские вои, такие как Ворон, волею случая залетевшие к нему на заставу. Всех их воевода жалел, как родных сынков, и оттого сильно огорчался, когда чувствовал свою беспомощность перед тем, что старые рубаки называли взглядом Мораны. Он и сам чувствовал на людях этот взгляд и знал, что израненный разведчик не жилец, но, когда Радмила сказала, что Ворон умер, ему вновь стало не по себе, и он вышел, чтобы светом Ярилы смыть с лица горечь утраты, и тень Мораны не смогла увязаться следом за ним.