Кто и когда купил Российскую империю - Максим Кустов Страница 39

Приходила старушка и, плача, рассказывала (конечно, в пространных выражениях!), что большевики отобрали у нее все и что ей нечем прокормить двух детей — внучек. У нее имеется лишь немного советских денег, а советские деньги теперь никто не берет. За нею с грудным ребенком входила жена какого-то низшего служащего с подобной же просьбой. И еще, и еще. Что я мог поделать? Я приказал полковому казначею брать, якобы на обмен, эти ничего не стоящие бумажки и выдавать рубль за рубль добровольческими деньгами. Обрадованные люди уходили, горячо благодаря добровольцев. Требовалась помощь широкая, систематическая, а таковой не было, ибо не было власти. В моей комнате ежедневно разыгрывались десятки драм: стесняющаяся, плачущая бедность признавалась, что она голодна. Признавалась намеками, скорбью своих глаз, случайными фразами. Я приказал полковым кухням широко кормить желающих, а для тех, кто стыдился (тогда таких было много), заготовил пакеты с мукой, сахаром и другими продуктами. Люди, конфузясь, уносили эти пакеты и были радостны и сыты хотя бы несколько дней. Всего этого было, конечно, мало, но лучше сделать хотя что-нибудь, чем ничего» [79].

Разумеется, белое командование старалось использовать помощь населению на отвоеванной территории в агитационно-пропагандистских целях: «По мудрому распоряжению генерала Деникина вслед за войсками прибыли вагоны с мануфактурой, мукой, сахаром и прочим. Все это немедленно стали продавать по “твердым” ценам. В быстро образовавшихся очередях весело тараторят женщины — жены рабочих:

— При тех, иродах, сахара мы и не видели!

Говорят искренне, от души. Думаю, что не менее искренне эти же женщины бранили нас, когда Никитовку занимали красные. Мужчины более серьезны и более молчаливы; однако чувствуется, что сахар и мануфактура явно колеблют их “революционную платформу”…

В Бахмуте те же настроения и те же картины. С небольшими вариациями: толпа вынесла из “агитпункта” на площадь большевистскую литературу и устроила громадный костер. А на соседнем здании еще висит грязный полотняный плакат с выцветшими красными буквами: “Чем тяжелее гнет произвола, тем ужасней грядущая месть” [80].

Распоряжение Деникина о продаже мануфактуры, муки и сахара по «твердым» ценам было, безусловно, мудрым. Вот только не так уж часто организовывались такие мероприятия. Ведь получался заколдованный круг — чем больше материальных ресурсов расходовались в интересах населения (продажу самых необходимых товаров по «твердым», а не свободным ценам можно было в тех условиях считать актом благотворительности), тем меньше их оставалась на нужды армии. Получался настоящий заколдованный круг.

Самым неприятным последствием хронических материальных и финансовых проблем для Белого движения стала появившаяся в войсках привычка к «самоснабжению» и, как следствие этого, падение воинской дисциплины и недовольство населения.

Самым прискорбным образом сказывались материальные трудности на моральном облике Добровольческой армии: «Армии преодолевали невероятные препятствия, геройски сражались, безропотно несли тягчайшие потери и освобождали шаг за шагом от власти советов огромные территории. Это была лицевая сторона борьбы, ее героический эпос.

Армии понемногу погрязали в больших и малых грехах, бросивших густую тень на светлый лик освободительного движения. Это была оборотная сторона борьбы, ее трагедия. Некоторые явления разъедали душу армии и подтачивали ее мощь. На них я должен остановиться.

Войска были плохо обеспечены снабжением и деньгами. Отсюда — стихийное стремление к самоснабжению, к использованию военной добычи. Неприятельские склады, магазины, обозы, имущество красноармейцев разбирались беспорядочно, без системы. Армии скрывали запасы от центрального органа снабжений, корпуса — от армий, дивизии — от корпусов, полки — от дивизий… Тыл не мог подвезти фронту необходимого довольствия, и фронт должен был широко применять реквизиции в прифронтовой полосе — способ естественный и практикуемый всеми армиями всех времен, но требующий строжайшей регламентации и дисциплины.

Пределы удовлетворения жизненных потребностей армий, юридические нормы, определяющие понятие “военная добыча”, законные приемы реквизиций — все это раздвигалось, получало скользкие очертания, преломлялось в сознании военной массы, тронутой общенародными недугами. Все это извращалось в горниле Гражданской войны, превосходящей во вражде и жестокости всякую войну международную.

Военная добыча стала для некоторых снизу одним из двигателей, для других сверху — одним из демагогических способов привести в движение иногда инертную, колеблющуюся массу.

О войсках, сформированных из горцев Кавказа, не хочется и говорить. Десятки лет культурной работы нужны еще для того, чтобы изменить их бытовые навыки…

Атаман Краснов в одном из своих воззваний-приказов, учитывая психологию войск, атаковавших Царицын, недвусмысленно говорил о богатой добыче, которая их ждет там… Его прием повторил впоследствии, в июне 1919 года, генерал Врангель.

При нашей встрече после взятия Царицына он предупредил мой вопрос по этому поводу:

— Надо было подбодрить кубанцев. Но я в последний момент принял надлежащие меры…

Победитель большевиков под Харьковом генерал Май-Маевский широким жестом “дарил” добровольческому полку, ворвавшемуся в город, поезд с каменным углем и оправдывался потом:

— Виноват! Но такое радостное настроение охватило тогда…

Можно было сказать a priori, что этот печальный ингредиент “обычного права” — военная добыча — неминуемо перейдет от коллективного начала к индивидуальному и не ограничится пределами жизненно необходимого.

После славных побед под Харьковом и Курском 1-го Добровольческого корпуса тылы его были забиты составами поездов, которые полки нагрузили всяким скарбом до предметов городского комфорта включительно…

Когда в феврале 1919 года кубанские эшелоны текли на помощь Дону, то задержка их обусловливалась не только расстройством транспорта и желанием ограничить борьбу в пределах “защиты родных хат…”. На попутных станциях останавливались перегруженные эшелоны и занимались отправкой в свои станицы “заводных лошадок и всякого барахла…”.

Я помню рассказ председателя Терского Круга Губарева, который в перерыве сессии ушел в полк рядовым казаком, чтобы ознакомиться с подлинной боевой жизнью Терской дивизии.

— Конечно, посылать обмундирование не стоит. Они десять раз уже переоделись. Возвращается казак с похода нагруженный так, что ни его, ни лошади не видать. А на другой день идет в поход опять в одной рваной черкеске…

И совсем уже похоронным звоном прозвучала вызвавшая на Дону ликование телеграмма генерала Мамонтова, возвратившегося из тамбовского рейда: