Пионеры воздушных конвоев. Малоизвестные страницы войны - Григорий Киселев Страница 39

– Ну что же, аргументы убедительные, давайте садиться, как кому удобнее.

Все расселись вокруг стола, который даже с простой, самой обычной посудой был красиво сервирован. На нем, кроме привезённых гостями продуктов, были вяленое мясо, солёная кета и даже красная икра, что хоть не являлось здесь изысканной пищей, но делало стол праздничным и богатым.

– Соня, принеси нам наливочку, – сказал, потирая руки, доктор. – А то как-то всё это непохоже на встречу старых друзей.

– Семён Яковлевич, мы с собой спиртик прихватили, – проговорил Гамов и, повернувшись к Сорокину, добавил: – Давай, Саня, доставай заначку.

Дело в том, что фляжка спирта у лётчиков была всегда, в виде «НЗ», на всякий не предвиденный случай. А хранилась она в штурманском портфеле, так как Александр никогда с портфелем не расставался и, кроме того, был совершенно равнодушен к спиртному.

– Да нет, у меня ведь настойка тоже на спирту, а по вкусу она гораздо приятнее разведённого спирта.

– А мы можем и неразведённого, – сострил радист и, поймав на себе укоризненный взгляд командира, уткнулся тарелку, будто разглядывая вяленое мясо.

– Будь по-вашему, Семён Яковлевич! – согласился с хозяином Гамов.

Соня принесла графинчик с красной, рубиновой жидкостью. Выпили за победу, за встречу и знакомство. Вспомнили мирную жизнь.

– Вот ребята, перед вами необыкновенный человек, – сказал, обращаясь к товарищам, Гамов. – Расскажу историю. В феврале тридцать девятого мне пришлось побывать на Новой Земле. Возвращаясь, по пути я должен был доставить в Ленинград материалы геологических изысканий. До конечной точки маршрута оставалось около двухсот пятидесяти километров. Вдруг мотор зачихал и заглох. Погода была прескверная, сильный ветер со снегом, мороз градусов двадцать, еще повышенная влажность – условия, прямо скажем, нелетные. Я попробовал планировать. Развернул машину носом навстречу ветру и стал вглядываться в ландшафт, выискивая место для посадки. Внизу показалось подходящее поле, и я уж было прицелился на него. Вдруг перед самой землёй сильный порыв ветра, резко изменившего свое направление. И самолет в одно мгновенье переворачивается и – удар о землю.

Очнулся в палате. Медсестра, увидев, что я открыл глаза, закричала: «Доктор! Скорее сюда, лётчик ожил!»

Как вы поняли, вызываемый доктор и был наш уважаемый Семён Яковлевич. Я узнал, что нахожусь в хирургическом отделении Ленинградской областной клинической больницы, что руководству авиации сообщено о катастрофе. Доктор рассказал, что местные жители подобрали меня в бессознательном состоянии и на перекладных доставили в больницу. Семён Яковлевич собрал меня по частям, сделал всё, что было в его силах, чтобы поставить на ноги. Пока я не пришёл в себя, никто, даже он, не были уверены, что я выживу. Поэтому и реакция медсестры была соответствующей.

– Выжили вы, Пётр Павлович, благодаря своему могучему здоровью, – заметил доктор, наливая в рюмки наливку.

– Нет, уважаемый Семён Яковлевич, выжил я благодаря тому, что попал в ваши золотые руки. Если бы во время операции была бы допущена ошибка, то богатырское здоровье не помогло бы.

– С этим нельзя не согласиться, – вздохнул доктор.

– Вот поэтому я и предлагаю выпить за золотые руки хирурга Семёна Яковлевича, давайте пожелаем ему, чтобы те тучи, которые сгустились над ним и его семьёй в последние годы, развеялись, и он из репрессированного стал бы реабилитированным.

– Спасибо, Пётр Павлович, – взволнованно проговорил хозяин.

Все дружно выпили.

– Семён Яковлевич, а за что вас арестовали? Ведь вы же доктор, человек мирной профессии, – спросил Вася.

– Эти события не такие героические, как у Петра Павловича, скорее наоборот, но, к сожалению, они имели место. Летом тридцать девятого года ко мне привезли фина, которого на лесозаготовках придавило деревом. Я сделал операцию, сохранившую ему жизнь. Потом началась финская война, и кто-то из «доброжелателей» проинформировал органы, что я лечил финского шпиона и подолгу беседовал с ним. В итоге – статья и десять лет лагерей. На Колыме, конечно, было очень тяжело, если бы не профессия – не выжил бы.

– Хорошо то, что хорошо кончается, – заметил штурман. – Раз сейчас полегче, чем было, то, бог даст, и вовсе реабилитируют. Просто сейчас время очень тяжёлое.

– Я тоже на это надеюсь, – сказал Семён Яковлевич. – Ведь направил же полковник Мазурук сюда на работу Сонечку. Значит, не всё так безнадёжно, да и отзывы о нашей работе хорошие, начальство и надзорные органы довольны.

– Здесь очень помогает папин оптимизм, – включилась в разговор Соня. – Сейчас я чувствую, что надежды на справедливость и благополучный исход возвращаются.

– А как вы вообще здесь живёте, чем занимаетесь? – спросил Саша, обращаясь к ней.

– Хорошо живём. Главное – вместе. Есть работа. Сами понимаете – не Ленинград: бывает скучно. Но война же – всем не до веселья. С ужасом думаю о нашем Ленинграде, о тех, кто сейчас находится там. Страшно подумать, фашисты у стен Ленинграда…

– Многое нам не могло даже присниться из того, что произошло. Но ничего, не было ещё силы, чтобы могла сломить наш народ, Гитлер тоже обломает себе зубы, – заметил Гамов. – Но, что это мы о грустном? Давайте споём, что ли?

– Ой, как здорово! Конечно, споём, а что будем петь? – защебетала Соня. – Давайте про Байкал, кто начинает?

– «Славное море, священный Байкал…» – чистым, поставленным голосом запел Гамов, и все дружно подхватили эту народную песню, которую пело не одно поколение русских людей, любивших её за ту силу, которую она рождала и вселяла в души поющих…

Так за песнями и разговорами прошёл этот вечер, позволивший одним прикоснуться к семейному очагу, которого им так не хватало, а другим вспомнить прошлую жизнь, оставшуюся далеко-далеко, в другом мире. Вечер пролетел быстро. Они ещё только-только приступили к чаю, когда за окном послышался гудок автомобиля, возвестившего о том, что пора возвращаться.

– Как, неужели это за вами? – воскликнула Соня.

– Да, нам пора, вот сейчас допьём чай и на аэродром, – сказал командир.

– К сожалению, иногда время летит очень быстро, – грустно и многозначительно заметил Семён Яковлевич.

Допили чай и уже, когда одетые гости прощались, доктор, поблагодарив их за эту встречу, добавил:

– Будете в Марково, милости прошу в любое время, мы с Сонечкой будем очень рады.

– Вот этого не обещаем, – ответил Пётр. – В Марково летаем нечасто. Сегодня оказались здесь случайно, но, если залетим, – обязательно зайдём на огонёк.

На этом и расстались…

Таким оказалось первое знакомство Александра Сорокина с семьёй репрессированного врача из Ленинграда.

Зима подходила к концу. Ослабели морозы и, хотя снег ещё полностью не сошёл, стало сравнительно тепло. Долгая полярная ночь закончилась, иногда стало появляться солнце, но даже когда оно пряталось за тучи, приходил рассвет. Но зима, казалось, делала всё, чтобы портить авиаторам жизнь. Пошла уже вторая неделя с тех пор, как полёты прекратились. Низкие облака, опустившись до самой земли и укутав всё сплошным туманом, накрыли Аляску. В обстановке, когда видимость на земле составляет несколько метров, о перегоне самолётов оставалось только мечтать.