Семейство Борджа - Александр Дюма Страница 4

– И милостью Божией, – отозвалась младшая с насмешливой улыбкой, – наш отец станет папой.

– О, это будет для нас великий день! – воскликнул Франческо.

– Не только для нас, но и для всего христианского мира, – с еще большей язвительностью добавила его сестра.

– Лукреция, Лукреция, – укоризненно проговорила мать, – ты не заслуживаешь этого грядущего счастья.

– Какая разница? Оно все равно нас не минует. К тому же, матушка, вы знаете, что говорит пословица: «Большие семьи Бог благословляет». А нашу-то уж в первую очередь: ведь по численности она напоминает семью какого-нибудь патриарха.

С этими словами она бросила на брата взгляд столь похотливый, что тот зарделся, но поскольку сейчас ему было не до кровосмесительных любовных похождений, молодой человек велел разбудить четверых слуг, и пока те одевались и брали оружие, чтобы сопровождать хозяина на ночных улицах, составил и подписал шесть дарственных записок, которые должны были назавтра попасть к кардиналам; он не хотел, чтобы его у них видели, и решил воспользоваться ночью, чтобы передать записки надежным людям, взявшимся переправить их кардиналам. Покончив с записками, Франческо вместе со слугами ушел, оставив женщин предаваться золотым мечтам о будущем величии.

На рассвете народ, горя желанием узнать новости, снова заспешил на площадь перед Ватиканским дворцом, где в условленный час, то есть в десять утра, над трубой опять взвился дымок, который вызвал насмешки и ропот и означал, что ни один из кардиналов и в этот раз не собрал большинство голосов. По площади пронесся слух, что шансы разделились между тремя кандидатами – Родриго Борджа, Джулиано делла Ровере и Асканио Сфорца: народ еще не знал о четырех мулах с посудой и серебром, направленных в дом последнего, благодаря чему тот уступил свой голос сопернику. В возбужденный гул, вызванный очередным разочарованием, вплелись церковные песнопения: это была процессия, возглавляемая кардиналом-камерлингом и призванная испросить у небес помощи в скорейшем избрании папы; она двигалась от церкви Ара-Чели на Капитолийском холме, останавливаясь возле наиболее чтимых статуй Богородицы и часто посещаемых храмов. Увидев возвышающееся во главе процессии серебряное распятие, люди как один умолкли и преклонили колени: всеобщая сосредоточенность сменила гомон, который слышался еще несколько минут назад и с каждым новым появлением дымка над ватиканской трубой делался все более грозным. Возможно, многим пришла в голову мысль, что процессия, кроме религиозных, преследовала также и политические цели и что ее значение для земли столь же велико, что и для небес. Как бы там ни было, если у кардинала-камерлинга были именно такие намерения, то он вполне преуспел и добился желаемого результата: когда процессия прошла, шутки и смех возобновились, однако крики и угрозы стихли совершенно.

Так прошел весь день; в Риме никто никогда не работает, что кардинал, что лакей живут совершенно непонятно как. Многочисленная толпа гудела на площади, когда около двух часов пополудни появилась другая процессия, и насколько первая утихомирила людей, настолько эта – процессия с обедом для конклава – привела их в возбуждение. Народ по обыкновению встретил ее взрывами хохота, не догадываясь в своей непочтительности, что эта процессия будет более действенна для выборов нового папы.

Прозвонили к вечерней молитве: как и накануне, день прошел напрасно; в половине девятого над крышей опять появился клуб дыма. Однако поскольку до толпы тут же долетел слух из дворца, что, по всей вероятности, выборы состоятся на следующий день, славный народ решил набраться терпения. К тому же днем было невероятно жарко, и люди, привыкшие нежиться в тени, так устали под раскаленным солнцем, что на крики у них уже не хватило сил.

Следующий день, 11 августа 1492 года, выдался ветреным и хмурым, что не помешало людям заполнить площади, улицы, храмы, дверные проемы и окна домов. Такую погоду все сочли истинным благословением Божиим: было, правда, тепло, но зато пасмурно.

К девяти часам над всем Трастевере [11]начала собираться страшная гроза, но что за дело было людям до грома, молнии и дождя? Их занимало другое: они ждали обещанного на этот день папу; по настроению их было видно, что если выборы не состоятся и сегодня, то вспыхнет бунт, и по мере того, как время шло, толпа волновалась все сильнее. Девять часов, половина десятого, десять без четверти – а людям так и не говорят ни да, ни нет; наконец, начало бить десять, и все взгляды устремились к трубе на крыше. Колокол медленно отсчитывал удары, каждый из которых отдавался в сердцах людей. Когда же отгудел десятый удар, после секундной тишины из тысяч грудей вырвался крик: «Non v’è fumo! Дыма нет!» Это означало: у нас есть папа.

В этот миг хлынул дождь, но на него никто не обратил ни малейшего внимания – такие радость и возбуждение охватили всех. Наконец от замурованного выхода на балкон отвалился небольшой камешек, и тут же на него устремились тысячи глаз, а его падение на землю было встречено ликующим воплем. Мало-помалу отверстие стало расширяться, пока не сделалось достаточно большим, чтобы через него мог протиснуться человек.

И вот в проломе появился кардинал Асканио Сфорца: напуганный ливнем и грозой, он чуть помедлил и отступил назад, но сразу же разразилась новая буря: народ вопил, рычал, сыпал проклятия и угрозы разнести дворец в щепки, чтобы добраться до своего папы. Кардинал Сфорца, напуганный гневом народным больше, нежели небесным, вышел на балкон и между двумя ударами грома, в миг, когда толпа на несколько секунд почему-то затихла, возгласил:

– Объявляю вам радостную весть: высокопреосвященнейший синьор Родриго Лансоль Борджа, архиепископ Валенсийский, кардинал-настоятель церкви Сан-Николао-ин-Карчере, вице-канцлер церкви, только что избран папой и принял имя Александра Шестого.

Весть об этом избрании была встречена со странной радостью. Родриго Борджа славился как человек беспутный, это так, однако свобода нравов появилась на престоле вместе с Сикстом IV и Иннокентием VIII, поэтому для римлян не было ничего необычного в том, что у папы есть любовница и пятеро детей. В данную минуту им было важно, что власть попала в крепкие руки, но еще важнее для спокойствия Рима было то, что новый папа унаследовал не только ключи святого Петра, но и меч святого Павла.

Во время данных по сему случаю празднеств атмосфера царила скорее воинственная, нежели религиозная, и более пристала бы вступающему в должность юному полководцу, чем пожилому папе; имя Александра, обыгрываясь в многочисленных славословиях, казалось, вторично сулило Риму мировое господство. В тот же вечер среди роскошной иллюминации и потешных огней, сделавших город похожим на горящее озеро, под восторженные крики толпы было прочитано следующее посвящение:

Прославил Цезарь Рим победами по праву

И целый мир ему слугою быть обрек,

Но с Александром мир достигнет вящей славы:

Как Цезарь смертным был, так Александр есть Бог.

Что же до новоизбранного папы, то, выполнив положенные по церемониалу формальности и раздав обещанные взятки, он устремил взоры с высот Ватиканского холма на Европу, эту громадную политическую шашечницу, на которой ему хотелось испытать свои таланты.