Коммод - Михаил Ишков Страница 4

Сколько Коммод помнил себя, столько и трепетал от страха. До отвращения выпукло вспомнилось, как отец, оторвавшись от свитка или бумаг, внимательно выслушивал жалобу воспитателя, затем объяснения самого маленького Луция Коммода. Тот, шмыгая носом, сначала дерзил, затем после увещеваний начинал каяться, просить прощения.

Его прощали, но только после того, как дядька, затем специальный раб бил его гибким прутом по заднице. В более зрелом возрасте дело ограничивалось выговором, предупреждением, и все равно одна только рожа этого мерзкого Феодота, его слова: «Цезарь, отец просит вас в «таблиний», — рождало у наследника озноб и испарину. Словесные же увещевания императора или, что случалось чаще, предостережения вести себя достойно, не передразнивать взрослых, не показывать язык в окно всякому встречному и поперечному, не выть по ночам в компании таких же сорванцов под окнами у достойных граждан, не наряжаться женщиной, тем более наездником на колесницах или гладиатором, не буйствовать, не гонять гражданок на улицах Рима, не улюлюкать им вслед, — вызывало броскую красноту на лице. Отец полагал эту пунцовость признаком раскаяния, а Коммод просто злился на себя, ненавидел себя за то, что не обладает римской непоколебимостью и мужеством, чтобы показать отцу язык.

Воспоминания детства добавили молодому императору доблести — он приказал принести свет, затем принял из рук раба масляную лампу и решительно вошел в таблиний.

Здесь стояло несколько столов, стульев. Он медленно прошелся вдоль капитальной стены, возле которой располагались шкафы со свитками, книгами, писчими принадлежностями, перебрал нарезанную листами чистую бумагу — от прикосновения к запылившимся листам испытал омерзение и вытер руку о курчавую голову раба. Постоял возле кресла, в котором работал Марк, — сесть не решился, да и незачем, наказания можно распределять и лежа на удобном ложе. Дело нехитрое. Затем подошел к обширному столу, измерил взглядом гору бумаг свитков с печатями, нераспечатанных посланий, накопившихся за время болезни и после смерти отца. Это гора привела его в замешательство — он на мгновение впал в оцепенение, потом решительно заявил про себя и себе: «Завтра, завтра!..»

Справившись с прошибшей его испариной, Коммод припомнил, что какое‑то важное дело не давало ему покоя с самого утра. Была какая‑то мыслишка, какую он дал обет исполнить в первую очередь, без чего он не сможет заснуть до утра. И вот на тебе — забыл! Охрана? Нет. Какие‑то распоряжения по армии, по государству, по личному составу. Вот — вот — по личному составу. Только не по составу, а по штату.

Вспомнил!

Тут же отыскал на столе колокольчик, позвонил в него, и в таблиний заглянул старик, спальник прежнего императора Феодот, за ним секретарь Марка Аврелия Александр Платоник.

Первым император обратился в Феодоту.

— Раб, — спросил он, — ты получил вольную?

— Да, господин, — Феодот низко поклонился.

— И наградные?

Феодот поклонился еще раз.

— Ты доволен?

Еще поклон.

— Тогда чтобы через два часа духа твоего в доме не было!

Феодот с поклоном начал отступать.

— Подожди.

— Да, господин.

— Кто еще получил свободу.

Старик перечислил.

— А Клеандр?

— Он же приписан к вашей милости.

— Хорошо. Уходи и напоследок позови сюда Клеандра.

Когда спальник удалился, Коммод обратился к секретарю Марка Аврелия.

— Есть какие‑нибудь неотложные дела?

— Касающиеся чего, господин?

— Касающиеся меня. Какие‑нибудь распоряжения отца, выражения недовольства, доносы на злоумышляющих на мою власть.

— Что вы, господин! Римский народ в подавляющем большинстве возлагает на вас великие надежды. Позволите быть откровенным господин?

— Да.

— Я тоже.

Он сделал паузу. Коммод неожиданно почувствовал, как прежнее напряжение, придавившее его при входе в таблиний, отступило. Он повел себя вольнее, расправил плечи, решился наконец взять в руки верхний из наваленных на столе свитков. В этот момент Александр Платоник подал голос.

— Общее мнение императорского окружения в широком смысле этого слова, высших сословий, плебса, армии и провинциалов можно выразить одной фразой — лучшего нам не надо, пусть все остается по — прежнему.

— Ты хочешь сказать, что если я сумею сохранить то, что создал отец, от меня более ничего не потребуется?

— Примерно так. Но это нелегко, господин.

— Без тебя знаю. Пока останешься при мне. Поможешь разобраться с этим… — он кивнул на гору присланных со всех концов империи бумаг.

— Почту за великую честь

— Ступай.

Клеандр — молодой, прекрасно сложенный раб, разве что неумеренно упитанный, одногодок нового правителя, — появился сразу, как только укутанный в тогу Александр вышел из таблиния. Коммод было сделал поспешный шаг в сторону атриума, более ему трудно было оставаться в этом пыльном, темном месте, но появление раба вернуло ему уже обретенную уверенность. С чарами прошлого следует расправляться безжалостно и сразу. Не оставлять на потом.

Между тем Клеандр выжидательно посматривал на Коммода — точно так, как в детстве, когда они играли в орехи.

— Теперь ты главный спальник. Служи верно, дошло?

Клеандр кивнул.

— А теперь я хочу спать. И женщину!

Утром, гневно глянув на доставленную ему Клеандром красотку, Луций пинками прогнал ее с кровати, велел убираться на кухню. Негодование душило его — Клеандр всегда отличался ленностью и туповатостью, но чтобы вновь прислать ему на ночь повариху из обслуги, это было чересчур.

Первым желанием императора было достойно наказать нерадивого раба. Мало того, что кухарке Клиобеле уже за тридцать и от нее пахло чесноком, к тому же сам Клеандр не брезговал ее прелестями, пусть даже было в них что‑то шикарное и величественное. Всего в поварихе было вдосталь, особенно велики были грудь и бедра.

Луций задумался.

Может, кишки спальнику выпустить? Или женить на этой поварихе и сослать куда‑нибудь подальше?.. Например, в Испанию. Раздеть, привязать лицом друг к другу и в подобном положении везти до самой оконечности Иберийского полуострова. Конечно, кормить при этом, и пищу давать поострее, чтобы им постоянно хотелось друг друга. Интересно, насколько у Клеандра хватит сил?

Он вздохнул. Мечта была увлекающа, однако стоило на мгновение представить, как вытянутся лица назначенных ему в советники вояк, сенаторов, вольноотпущенников отца, когда они узнают о решении принцепса, как они начнут отговаривать его от этой затеи, увлекательная фантазия сразу угасла. Они не понимают шуток.