Сад чародея - Геза Чат Страница 4

Что же касается визита — с ним все как-то не складывалось. У внуков родились дети, и за одно лето моя бабушка Маришка стала прабабушкой, и одну за другой выхаживала после родов всех новоиспеченных матерей.

Но этим летом мне и самому захотелось навестить Майко и, наконец, результатом моих долгих уговоров стало такое письмо:

«Дорогая мама, если позволит время, приеду на следующей неделе. Дома все здоровы. У Маргит родился сын.

Уважающая и любящая дочь, вдова Дюлы Пинтера, урожденная Маришка Доннер. Если на следующей неделе не приеду, то через две недели уж точно».

Мы приехали к Майко уже слегка прохладным желтым августовским днем.

Первое, что мы почувствовали, зайдя в ее комнату, был тот особенный тонкий запах, какой бывает только в комнатах очень старых женщин — в нем сливались ароматы мяты, запылившихся писем, хорошо выглаженного и, должно быть, пожелтевшего белья, крошечных шкатулочек с драгоценностями, ладана и герани.

Прабабушка сидела в огромном кожаном кресле у окна, и смотрела перед собой с характерным для слепых мечтательным выражением лица. Свет, льющийся с улицы, ложился яркой белой полосой на ее тонкое бледно-желтое лицо. Она была одета во все черное, и ее серебристые волосы тоже прикрывал капюшон черной накидки.

Майко испугалась, когда Маришка с шумом ворвалась в комнату, а потом поцеловала ее руки, и расцеловала в обе щеки.

— Эх, Маришка-Маришка, разве ты не знаешь, что твоя бедная старая мать больна? Так пугать человека, — она улыбнулась. — Не годится это, Маришка. И не разбрасывай тут свои вещи. Каталин тебе потом покажет, куда все сложить.

Каталин была ее двадцатилетней служанкой. Прабабушка терпеть не могла старух и никогда не держала их в прислугах.

— Они скаредны и непочтительны к старикам!

Она нанимала молодых девушек, и для начала проверяла, хорошо ли те умеют читать вслух. Майко часто получала письма от внуков (и редко от детей) и была в курсе всех семейных новостей. Только в последнее время все забывала. Тогда у них с Каталин случались такие разговоры:

— Эй, Каталин, я что-то не помню, сколько детей у Луизы?

— Пять, госпожа.

— Неужто? Еще и месяца не прошло, как было трое.

— Я уже год здесь служу, и когда я пришла, их уже было четверо.

— Твоя правда, Каталин, иди я тебя поцелую.

И она целовала румяную веселую крестьянку. У прабабушки не задерживались те, кто ее не любил. Она часто просыпалась по ночам, и ей хотелось гулять. Тогда Каталин молча одевала ее, и они часок прогуливались под летним звездным небом.

Каталин разложила наши вещи, а мы сели на две скамеечки у ног Майко и та взяла обе наши руки в свои ладони. Со мной разговор был коротким:

— Учишься на врача и пишешь в газету? Ладно, но только смотри, будь хорошим доктором. Лучше этого дела ничего нет.

Потом заговорили о семейных и городских новостях. То, что другие понемногу обсуждали в тридцатилетней переписке, Маришка и Майко пробежали за вечер:

Что Маришкина бывшая подруга Ирма три раза выходила замуж, а потом, в прошлом году, умерла от рака… А самая младшая дочь Маришки, Маргит, умерла, рожая Пиштике — неделю назад как раз было пять лет — и виноваты были врачи…

Прабабушка в это не верила, потому что считала себя больной, постоянно думала, что с ее организмом что-то не так и не хотела плохо говорить про врачей.

— Нет, дорогуша, это ее муж виноват, и — ты уж не сердись, Маришка — ты тоже! Разве не так?

Маришка ничего не возразила, потому что она и вправду была виновата в том, что врача вызвали слишком поздно. Но как ей было решиться? Она никогда в жизни не обращалась к врачу:

— Конечно, ведь ко мне-то врач и не прикасался никогда, и вот она я — совершенно здорова.

Но последнее слово осталось за прабабушкой:

— А что если бы заболела? — сказала она.

Вскоре Каталин объявила, что суп на столе. Это был куриный суп, и Маришка, чего скрывать, ела его, жадно хлюпая, может быть потому, что очень устала с дороги. Изящное лицо прабабушки недовольно сморщилось.

— Ох, Маришка, как же ты ешь? Так с детства и не отучилась хлюпать, да еще торопишься, словно за тобой гонятся. Жадность людей не красит!

Маришка покраснела и стала есть медленней. Следующего блюда пришлось ждать очень долго, и ее послали на кухню:

— Сходи-ка, дочка, проверь. Не будь я слепой, я бы сама посмотрела, что там Каталин так долго возится с этой несчастной курицей!

Маришка все уладила, тем не менее, прабабушка осталась недовольна, потому что птица была разрезана не так, как положено.

— Я так привыкла, мама, — оправдывалась Маришка.

— Привыкла, говоришь… Но я-то тебя учила совсем по-другому! Выходит, чему мать учит — это тебе не важно! Не ожидала я этого от тебя, Маришка.

После обеда они продолжили разговор. Прабабушка провела руками по Маришкиному лицу и сказала.

— Слушай, Маришка, да у тебя же усы! Как же так — ты ведь женщина! И тебе только семьдесят. Ладно бы ты была такой же старой, как я, но чтобы в твоем возрасте! Ты всегда была как мальчишка, и играть с ними тоже больше любила, чем шить одежду куклам. Я тебя еле замуж выдала, потому что ты всегда была словно маленький жеребенок. А теперь у тебя еще и волосы растут под носом и на подбородке. А на голове редеют. Нехорошо это, Маришка. Посмотри-ка на мое лицо, есть у меня хоть один лишний волосок? А теперь посмотри на волосы. Они побелели — но все на месте. А если и нет — тоже не страшно, мне ведь уже девяносто пять лет.

Больше старушке нечего было сказать, и, поскольку Маришка тоже молчала, пристыженная, они больше не касались этой неприятной темы.

Потом заговорили о внуках. В основном все они неудачно женились или вышли замуж за бедняков. Перешли на правнуков. Один из них два года назад получил аттестат зрелости, и у него уже есть ребенок где-то в Пеште. Затем прабабушка, по секрету, рассказала, что он играет в лотерею, и даже однажды выиграл обратно цену билета.

— Все это сплошной обман! — заявила на это Маришка, у которой и такого везенья еще не случалось.

Медленно наступал вечер. Каталин принесла лампу с зеленым абажуром, и Маришка, которая до сих пор не проявляла особенной чувствительности, неожиданно расплакалась. Но плакала она недолго, стыдясь перед прабабушкой. И, наконец, призналась, что вызвало ее слезы:

— Я просто вспомнила… вот эта зеленая лампа была у нас, когда я была еще маленькой. И когда я венчалась, она горела там, на шкафу.

— Да это же совсем не та лампа! — сказала, смеясь, прабабушка. — Ту два года назад разбила Эржи. Абажур разбила. Ты что, Маришка, не помнишь, что у той абажур был пестрый? После ужина мы долго молчали. Помыв посуду, Каталин тоже вошла в комнату, чтобы послушать наши разговоры. Тогда Маришке пришла идея. Она сняла гитару и начала скорее приговаривать, чем петь.