Дом в небе - Сара Корбетт Страница 4

В детстве я была страшной трусихой. Я боялась темноты, незнакомцев, боялась сломать ногу или руку, боялась врачей, боялась полицейских, когда те приезжали утихомиривать Рассела и компанию, если тем случалось особенно разбушеваться. Боялась высоты. Боялась принимать решения. Я не любила собак. Больше всего я боялась стать посмешищем. И в тот момент я была уверена, что это катастрофа. Из страха, что Кэрри станет надо мной смеяться, я влезу на стену, у меня закружится голова, я упаду вниз и переломаю себе все кости. Приедет полиция – все незнакомые и с собаками. Разумеется, все это произойдет в темноте. А еще придется обращаться к врачу.

Я была готова повернуться и бежать домой, но вокруг было уже темно, и Кэрри звала меня из лабиринта. Так что я взгромоздилась сначала на ящик, потом перелезла на стену и прыгнула.

Когда я приземлилась рядом с Кэрри, та бросилась бежать. В сумерках ее волосы отливали синевой. Внутри на стенах были кое-как намалеваны яркие клоуны, ковбои, глупые чудовища – все, что способно вызвать восторг и легкий ужас у маленьких детей.

Мы с Кэрри дружили всего полгода. Весной ее мать решила вернуться в Санчайлд. К тому времени я стала больше интересоваться школой, потому что меня определили в группу способных учеников, где занимаются по усиленной программе. У меня появились друзья среди одноклассников. Я отдалилась от Кэрри, которая совсем не стремилась учиться. Несколько лет спустя, когда я была уже в старших классах, бабушка сказала мне, что Кэрри родила ребенка. О ее дальнейшей судьбе я ничего не знаю. Вскоре все резко переменилось. Вышло так, что наша семья рассталась со многими знакомыми, включая Рассела и Кэрри.

Но в ту ночь, в лабиринте, было невозможно оставаться на месте. Мы мчались вперед как ветер, уходили в штопор на поворотах, со скрипом тормозили, если внезапно попадали в тупик. Вспоминая это наше приключение, я думаю, что мы должны были визжать от страха и восторга, но в действительности двигались молча, сосредоточенно, под топот собственных ног и шелест курток. Волосы Кэрри развевались на бегу, замирая вместе с ней лишь на долю секунды, когда она притормаживала, чтобы сделать разворот или решить, в какой коридор броситься дальше. Но под конец мы все-таки позволили себе расслабиться и забыть о темноте, о том, что мы проникли сюда незаконно, забыть все страхи и сомнения и полностью предаться новой игре.

На Рождество компания, где работал Рассел, устраивала большую вечеринку в одном из ресторанов Ред-Дира. Не первую неделю мама после работы заезжала в Паркланд-Молл и рассматривала платья в отделе распродаж. Дома она объявила, что садится на диету.

В углу гостиной мы поставили елку – точнее, не елку, а облезлую сосну, купленную на рождественском рынке возле «Фуд-Сити». Еще мама сходила в Рождественское бюро – благотворительную организацию, которая помогает бедным встретить Рождество по-человечески, – и подписала бумагу, подтверждая, что она мать-одиночка с тремя детьми и зарплатой семь долларов в час, и там ей выдали бесплатные подарки, перевязанные цветными кудрявыми ленточками. Эти подарки подбирали и оборачивали чужие люди – волонтеры. Мама положила их под елку. Я знала, что мне предназначаются два, потому что они были подписаны: «Девочка, 9 лет».

За несколько дней до вечеринки мама сделала новую завивку. Свое новое платье – черное с блестками – она повесила в шкаф в спальне, и я уже успела его хорошенько пощупать.

И вот наступила пятница. Рассел принял душ, надел черные брюки и чистую рубашку с воротником, которую застегнул на все пуговицы. Затем налил виски и сел на диван, усадив к себе на колени упирающегося Натаниэла.

Мы ждали маму.

В спальне гудел фен. Щелкали клавиши магнитофона, трещала перемотка: Марк и Стиви слушали свои любимые песни, то и дело меняя кассеты. Я сидела на полу и делала домашнее задание по математике. Натаниэл с игрушечным медведем в руках стоял у телевизора, прижавшись носом к экрану, и сквозь шум пытался расслышать, что говорят.

Рассел приканчивал вторую порцию виски. После третьей он закинул ногу на ногу и стал добродушно напевать: «Ло-о-о-о-ри, Ло-о-о-о-ри!»

Когда мама появилась в коридоре, мы все обернулись. Черное платье впереди было короткое, а сзади длинное, спадающее на пол массой кружевных оборок. Ее стройные ноги в новых туфлях эффектно сверкали на ходу. Ну как в кино!

Рассел поднялся с дивана ей навстречу. Мамины щеки разрумянились, глаза блестели, на губах ярко алела помада. Черная ткань подчеркивала гладкость и мраморную белизну ее бледной кожи. Мы затаили дыхание, ожидая, что скажет Рассел.

– Просто отпад! – сказал он. – Ты выглядишь потрясающе!

Мама и впрямь была похожа на кинозвезду. Она улыбнулась и подала ему руку. Потом поцеловала нас и пожелала спокойной ночи. Я помню, как мы буквально ошалели от восторга, представляя себе, как здорово они проведут время.

Рассел поставил свой бокал, накинул маме на плечи норковое пальто – наследство прабабушки на два размера больше, чем нужно, – и они ушли.

Ночью мы смотрели фильмы из нашей видеоколлекции – «Трое мужчин и младенец в люльке» и нового «Бэтмена». Я приготовила для всех попкорн. «Где-то в Ред-Дире мама танцует с Расселом. Там большой зал, блестящие люстры и шампанское в широких бокалах» – так думала я, пока меня не одолела дремота. Несколько раз я погружалась в сон, затем просыпалась и, наконец, резко очнулась и увидела, что экран телевизора погас, а Натаниэл прикорнул на полу у моих ног. В квартире было тихо. Я отнесла брата в спальню, уложила его, сонного, на кровать, вскарабкалась к себе на второй ярус, по-прежнему ощущая вкус праздника, и крепко уснула.

То, что произошло потом, можно отнести к разряду ночных кошмаров. Хотя бы потому, что это всегда случалось среди ночи. Мамины крики вторгались в мое спящее сознание, разрывая в клочья облако сна, и вскоре я, как ни цеплялась за его остатки, ничего не могла поделать. Я окончательно просыпалась.

Что-то грохнуло у нас в гостиной. Раздался пронзительный вопль. Затем хрип. Мне были знакомы эти звуки. Она дала ему сдачи. Иногда по утрам я видела царапины у него на шее. Рассел кричал высоким истерическим голосом, грозился вырвать ей глаза, залить кровью всю квартиру, изуродовать, чтобы никто ее не узнал.

– Сука! – верещал он.

Затем я услышала громкий тупой стук – это перевернулся диван. Мама бросилась из гостиной в коридор. Я слышала ее тяжелое дыхание за нашей дверью, а потом он схватил ее и швырнул об стену. Он тоже тяжело и громко пыхтел.

На нижней кровати заплакал Натаниэл.

– Ты что, испугался? – шепотом спросила я, глядя в темный потолок. Жестоко задавать такие вопросы шестилетнему ребенку.

Прежде мы пытались им помешать. Едва все начиналось, мы с криками выскакивали из наших комнат, но они только больше злились. Их глаза чернели от бешенства. Они скрывались у себя в спальне и с грохотом захлопывали дверь. Если мама и нуждалась в нашей помощи, она никогда бы не призналась. Иногда я слышала, как в коридоре Стиви говорит брату: «Эй, хватит. Перестань, Расс». Но он тоже робел перед их гневом. В конце концов кто-нибудь из соседей вызывал полицию.