Опричнина. От Ивана Грозного до Путина - Дмитрий Винтер Страница 4

А Русская Церковь – всегда ли была зависима от государства? Опять-таки проследим ее историю начиная с Древней Руси…

Так вот, православная Церковь в киевские времена подчинялась византийскому императору (точнее, константинопольскому патриарху, который, в свою очередь, подчинялся императору), но никак не киевскому князю. Так что о «копии византийского самодержавия» хотя бы по этой причине не могло быть и речи. Если князь Владимир Святой и действительно, как утверждает В. В. Викторов, «остановился на византийском христианстве в силу того, что оно было лояльно и законопослушно к императорской власти» [28], то он очень ошибается.

Помимо всего прочего, имелись между русским и византийским православием и серьезные идеологические различия. Так, в Византии воин не мог стать святым, смерть в бою не рассматривалась как мученичество. Борьба с врагами была жизненно необходима, но не более. Профессия воина в Византии не была окружена такой романтикой и ореолом, как на Западе. Священник не мог взять оружие в руки вообще. В Византии, в отличие от Запада, не было понятия «священная война», которая может вестись по велению Бога и быть позволительной, законной и желательной [29].

А теперь спросим себя: к Византии или к Западу была в этом плане ближе Русская православная церковь? Воины причислялись и причисляются к святым, как, например, князь Александр Невский или адмирал Ф. Ф. Ушаков. Монахи имеют полное право выйти в бой с врагом: самые знаменитые участники, например, Куликовской битвы – братья-монахи Александр Пересвет и Родион Ослябя. Даже Иван Грозный, который, как мы далее увидим, старался повернуть Россию на принципиально неевропейский путь развития, делал свои дела с помощью опричников, организованных по образцу западного военно-монашеского ордена в братство, где сам Грозный был игуменом, князь А. Вяземский – келарем (заместитель игумена по административно-хозяйственной части), а Малюта Скуратов – пономарем [30]. Дм. Володихин прямо называет опричное «братство» «Слободским (от опричной резиденции Грозного в Александровой Слободе) орденом» [31].

В общем, можно согласиться с резюме Н. А. Бердяева, что Русь до монгольского нашествия была государством европейским, «не замкнутым от Запада, восприимчивым и свободным в своей духовной сути и политической организации» [32]. И элементы, фрагменты будущего демократического государства и гражданского общества, насколько это вообще было возможно при европейском феодально-средневековом социальном устройстве, в общем, имели место по крайней мере не в меньшей степени, чем в Западной Европе: вольные рыцари-дружинники, лично свободные в подавляющем большинстве крестьяне, а тем более горожане, Церковь – отнюдь не «служанка власти»; и самих князей общество при необходимости умело ограничивать.

Но это все – Русь Киевская и Владимиро-Суздальская. А как насчет Руси Московской?

Принято считать, что Россию свернула с европейского пути развития Золотая Орда. В отличие от евразийцев – «классических» и «некпассических, которые относились к этому факту позитивно и о которых впереди большой и подробный разговор, другие историки (а также политологи и просто «любители порассуждать о судьбах России») воспринимали этот факт негативно, но в его подлинности в подавляющем большинстве не сомневались. Н. М. Карамзин [33]и Н. И. Костомаров [34], Карл Маркс [35]и маркиз де Кюстин [36], Н. А. Бердяев [37]и Н. Я. Эйдельман [38], Аполлон Кузьмин [39]и Ричард Пайпс [40], демократ-патриот Константин Крылов и русофоб Юрий Нестеренко (автор цитированной выше фразы «… эта страна и этот народ безнадежны») – самые, казалось бы, разные люди, разделенные подчас непримиримыми идейными баррикадами, единодушны в этом вопросе. Однако все значительно сложнее.

Да, самодержавные тенденции, конечно, не минули русских князей, которые быстро усвоили привычку грозить «позвать татар» при любом недовольстве подданных их политикой; со своей стороны, руководство Золотой Орды столь же быстро осознало, что с одними князьями дело иметь легче, чем еще и с боярами, не говоря уже о «широких народных массах» [41], и поддерживало укрепление деспотических тенденций в княжеской власти. Да, действительно, уже в XIV в. на Руси не осталось веча нигде, кроме Новгорода и Пскова, но и там уже Александр Невский в 1255–1257 гг., опираясь на Орду, силой заставил народ принять неугодного князя (своего сына Василия) [42]. Однако все это были отдельные проявления, которые, как мы далее увидим, тенденцией не стали.

Вообще, в последние годы имеет место тенденция обвинять Александра Невского в том, что он отказался изгнать татаро-монголов, опираясь на союз с Западом. Однако, как представляется, политика Александра была во многом вынужденной. Надо понимать, что, даже если бы Запад искренне хотел помочь Руси (что само по себе по меньшей мере спорно), то мобильная татаро-монгольская конница растоптала бы восставшие русские земли гораздо раньше, чем Запад с его мощными, но сравнительно медлительными рыцарями пришел бы на помощь [43]. Так что скорее следует принять классическую историческую версию, согласно которой Александр решил «смириться» на время, чтобы сберечь силы на будущее. Интересно, что А. Л. Янов в своей трилогии «Россия и Европа» даже не приводит Александра Невского как пример князя с самодержавными наклонностями и даже вообще ни разу не упоминает его имени.