Век Екатерины Великой - София Волгина Страница 4

Дочь и мать продолжили свое утомительное путешествие к самому северному немецкому городу, Мемелю. Стояли морозы, снега почти не было на всем их пути. Графиню Рейнбек с дочерью встречали на почтовых станциях как обычных путешественников, что означало – часами сидеть вместе со всеми на станции и ждать лошадей. После Мемеля стало еще хуже, не было даже почтовых дворов. Приходилось обращаться к крестьянам, дабы достать лошадей для четырех тяжелых дорожных карет, везших принцесс и их свиту. На случай большого снегопада к каретам были привязаны сани. Двигались очень медленно. В столицу Курляндии, Митаву, приехали в самом конце января, крайне уставшими. Там стоял русский гарнизон, командир коего сделал все возможное, дабы высокие гости могли хорошо отдохнуть. Графиню Рейнбек с дочерью обогрели, накормили, поменяли лошадей и отправили в Ригу. На следующий день их встретили вице-губернатор князь Долгоруков и князь Нарышкин, привезший из Санкт-Петербурга парадную карету для важных гостей. В момент пересечения русской границы, когда проезжали через реку Двину, прогремели пушечные выстрелы. В городскую ратушу въехали под звуки литавр и труб. Лицо Иоганны озарилось сияющей улыбкой, которая не сходила с ее лица на протяжении всей встречи с губернатором города князем Долгоруковым, камергером князем Семеном Нарышкиным и другими представителями города. Герцогиня, восхищаясь окружающей обстановкой, успевала перекинуться парой слов с встречавшими их военными и гражданскими лицами и поминутно обращалась шепотом к дочери:

– Я готова забыть сии три недели ужасной поездки без всяких удобств, они стоили того, чтобы увидеть, как нас встречают! Видишь, часовые у всех дверей, курьеры на всех лестницах, барабанный бой во дворе!

Войдя в отведенные покои в доме губернатора, она воскликнула:

– Какие великолепные меблированные комнаты! Где еще таковое можно встретить? Разве что во Франции… – Иоганна переключилась на воспоминания молодых лет: – Ах, Франция! Вот где я бы хотела жить! Будет у тебя возможность, Фикхен, обязательно побывай в сей очаровательной стране. Какие там красоты, какие кавалеры!

По лицу герцогини блуждала блаженная улыбка, но после последних своих слов она стряхнула ее и строго взглянула на дочь. Та с любопытством посматривала в окно предоставленной им комнаты на втором этаже. Иоганна тоже выглянула, желая узнать, что происходит внизу. У парадного подъезда гарцевали на справных лошадях лейб-кирасиры Его Императорского Высочества, Великого князя Петра Федоровича, которые встречали их у ворот города.

– Мой Бог, колико народу! Какая иллюминация, какая кругом красота, а уж какой почет и уважение! – восторженно восклицала герцогиня. – Ах, Фикхен, ежели тебе удастся стать женой Великого князя, все сие будет сопутствовать всю твою жизнь. Так что постарайся быть умницей во всем, насколько сие возможно. – Она покровительственно посмотрела на дочь и пафосно завершила: – Коли есть у тебя хоть капля материнского ума, сможешь в будущем стать императрицей. А я уж постараюсь тебе помочь. Знай, дочь, ты не одна. Я всегда рядом!

София согласно кивала головой, но не особенно радовалась перспективе пребывания матери около нее. Ладно, полгода, год – но не более. Никак не больше! Да и не должно быть иначе. Mutter уедет: оставлять надолго семью неприлично. У нее есть дом, муж, дети. Так что сильно переживать на сей счет не стоит. Всему свое время. А пока, Mutter, в самом деле, ей нужна – как ребенку, коему много еще надо узнать в новом для него мире.

Князь Долгоруков устроил для них прием в городской ратуше. Ярко освещенные залы заполнились шумной пестрой публикой. Стража, звуки труб, барабанов, придворный этикет, целование рук, великолепие мундиров, дамских туалетов – все сие, конечно, поразило никогда не видевшую подобного принцессу Цербстскую, то и дело вызывая у нее смущенную улыбку. Мать же ее, Иоанна-Елизавета, ощущала некоторое головокружение, потому как все казалось ей волшебным сном. Она часто оглядывалась на дочь – та тоже явно находилась под большим впечатлением. Иногда они встречались глазами и улыбались друг другу. Иоганна всем своим видом выказывала довольство и восхищение, что с ней случалось, по наблюдениям дочери, крайне редко. За роскошным праздничным столом Иоганне стало не до восторгов: она увлеченно занялась стерлядью, ананасами и другими деликатесами. Покончив наконец с десертом, Иоганна, чуть склонив голову к дочери, горячо зашептала:

– Вот она, Фике, Россия. Великая и необычная! Я бы сказала – таинственная. Просто чудо, как нас встречают. И все сие для нас, в честь нас! То ли еще будет! Вставай, подойдем поблагодарим губернатора и его супругу.

Опустив глаза, принцесса София Цербстская поднялась со своего места:

– Ах, маменька, мне даже не по себе! – сдержанно промолвила она.

– Не забывай, Фике, ты принцесса. Возможно, будущая супруга наследника. Так что ты достойна еще и не такого приема. Держись, как королевна. Сие очень важно!

Прямая тонкая фигурка дочери стала еще прямее. София чуть приподняла подбородок.

– Вот! Вот такая поза тебе очень к лицу! – прокомментировала мать. – Мы не богатые, но знатные и гордые. Помни сие, дочь!

Не забыв выпрямить и свою, довольно плотную фигуру, герцогиня вместе с дочерью проследовала к князю Долгорукому.

После короткого отдыха принцессы Ангальт-Цербстские снова пустились в путь. Перед поездкой им преподнесли легкие шубы из роскошных соболей. Посадили их в императорские красные сани, обитые мехом, так что они могли ехать в них лежа во весь рост. Улегшись, счастливые от такого приема, мать и дочь проспали половину дороги из Риги до Санкт-Петербурга. Впереди кортежа их сопровождали конногвардейцы, среди коих выделялся высокий и сухощавый барон Иеронимус Мюнхгаузен, весельчак и правдоискатель. Он немало позабавил высокородных государственных гостей. Позади них следовал отряд Лифляндского полка.

Ехали быстро, по ночной дороге, освещенной бочками с зажженной смолой.

* * *

В начале февраля они прибыли в столицу, где им надлежало провести неделю, дабы за то время принцесса могла сшить себе платья, соответствующие тогдашней русской придворной моде – при дворе носили узорчатые шелка с золотыми и серебряными цветами на светлом фоне. Они изготавливались в Англии и на родине принцессы Софии – в прусском Цербсте, занимавшем второе место в Европе по производству ткани. Двор русской императрицы славился роскошью, достойной Востока. Было известно, что сама государыня имела тысячи платьев и чуть меньше – башмаков! В сие время Елизавета Петровна с придворными находилась в своей любимой Москве. Отъезд государыни перемещал до сотни тысяч человек, но все же в Санкт-Петербурге оставалось еще много придворных и часть дипломатического корпуса. Конечно же посланники – французский маркиз де ла Шетарди и прусский барон Мардефельд – поспешили показаться перед новыми, возможно, в будущем влиятельными, лицами. Оба направились к ним почти одновременно.

Герцогиня Иоганна-Елизавета оказалась среди людей, выказывающих ей почтение и открытую лесть. Два дипломата незаметно соперничали друг перед другом, желая обворожить новоприбывших дам. Герцогиня любезно беседовала, рассыпая остроумные замечания. Она обожала подобную атмосферу – таковую, где она могла и пококетничать, и показать свой блестящий, как ей казалось, ум. Не теряя времени, в отпущенные на отдых часы она принялась устраивать приемы, встречаясь со знатью и высокопоставленными придворными. Через день герцогиня уже отлично была осведомлена, что русский двор разделен на две партии. Во главе одной из них стоял вицеканцлер граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, глава Коллегии иностранных дел, к врагам был непримирим, обладал характером твердым и смелым, никогда не отказывал своим друзьям в помощи. Он стоял за союз Австрии, Саксонии и Англии. Ему противодействовала партия, мечтавшая о союзе Франции и Швеции, возглавляемая французским дипломатом, маркизом Жаком Шетарди, очаровательным кавалером, отличавшимся острым умом, красотой и любезными манерами.