Годы, как птицы. Записки спортивного репортера - Михаил Шлаен Страница 4

Следом за ним в гардероб заторопился Николай Чигирин, он, работая с нашей сборной, заведуя клюшками, задержался по каким-то делам. В долгих напрасных поисках бедный Коля никак не мог понять, куда же подевалась его шикарная канадская дубленка (неужто украли, да не может быть?), и, не найдя ответа, вынужден был топать по тому же маршруту в легком пиджачке. Путь до метро вроде недолгий, с полкилометра, но на улице минус 25.

Пропажа обнаружилась на следующий день. Швед, на удивление трезвый, прикатил в Лужники с чужой дубленкой и извинениями Чигирин принял их, однако на всякий случай упрятал дубленку в более надежном месте. Не дай бог, кто-то еще повторит подвиг шведа.

…А дубленка его так все это время висела за ширмой в пресс-центре, дожидаясь хозяина.

Что еще можно вспомнить. Да многое. Как, будучи в Болгарии, «оседлал» верблюда и катался по Китену, это близ Бургаса. Верблюду, видно, надоело долго терпеть меня на своем горбу всего-то за два лева (тогдашняя болгарская валюта), он так и норовил сбросить меня, я с трудом удержался, а, кстати, с немалым трудом и взобрался на него.

Или эта командировка в Забайкалье. Какой же чудесный по природе край! Я был там в мае – самое время расцвета багульника, его пробуждение после зимней спячки; как рассказывали мне местные жители, это своего рода праздник для них – все, суровая зима окончательно отступила и пришла долгожданная весна. Мы поехали на реку Ингоду, и я видел, как постепенно окружающие Читу сопки и леса окрашивались от этих цветов в разнообразье самых ярких тонов, чаще всего в фиолетово-розовые, а воздух был напоен таким ароматом, будто вдыхаешь «Красную Москву» или самые дорогие духи от Шанель. означающий окончательный приход весны и победу над суровой зимой.

(Много позже Людмила Титова, наша олимпийская чемпионка по конькам, выросшая в Чите, так образно, поэтично рассказывала мне о своем родном крае, что захотелось еще раз выбраться туда, но, увы, не получилось. А тогда несколько кустов розового багульника, самого, пожалуй, красивого я привез с собой в Москву, а затем отправился с ними в Питер, чтобы подарить девушке, за которой в ту пору ухаживал. Да простит меня Ольга за эти воспоминания, до встречи с ней тоже была жизнь).

Насладившись, надышавшись вдоволь запахом багульника и отпив чистейшей минеральной водицы из источника близ Читы, собираюсь дальше в путь в Иркутск, предвкушая скорую встречу с Байкалом. Перед отъездом забежал в магазин близ вокзала, чтобы прикупить что-то в дорогу. Полупустые, мягко говоря, прилавки, только на одном из них лежала какая-то колбаса.

– Девушка, можно вот этот кусочек?

Продавщица, пышногрудая ненатуральная блондинка (из-под косынки у нее выглядывали островки темных волос), зыркнула на меня жгуче ненавистными глазами.

– Вы что с луны свалились, колбасы ему нарежьте? – брызнула она в меня слюной. – Давайте талон.

– Какой талон?

– Такой, на серой бумаге с круглой печатью, ишь-ты, герой нашелся, – не унималась в гневе хозяйка прилавка, расстреливая меня своим взглядом.

Никакого талона у меня и в помине не было, да и откуда ему было взяться. Кое-как выпросил четвертинку черствого черного хлеба, и сейчас в вагоне потихоньку надкусывал его, боясь сломать зубы. Мимо замызганных вагонных окон проплывали пейзажи, достойные кисти Левитана. Я уныло глядел на них, никаких чувств и радости они во мне не пробуждали. Какие к черту эмоции на пустой желудок, когда в животе бурлит и лишь одна мысль свербит, понятно какая… А тут еще соседи по купе, едва мы тронулись, повытаскивали из сумок свои домашние съестные припасы, разложили на столике и начали аппетитно, сладко причмокивая, уплетать за обе щеки, вызывая у меня соответствующий рефлекс. Та продавщица брызгала слюной, а я давился ею. И тут меня осенило: а отчего не скооперироваться с ними, у меня же с собой «было», бутылка местного горючего, которой снабдили читинские друзья. Какой же я идиот, что отказался от домашних пирожков с капустой, которые они еще мне активно совали, я отказался, надеясь прикупить на дорогу в магазине. Соседи – на удивление – недолго раздумывали, в общем, клюнули, до сих пор с благодарностью вспоминаю их: не дали парни умереть с голоду.

– Вы из самой Москвы, у вас там тоже жратва по бумажкам?

Я не знал, что ответить, не поверят, если скажу, что Москва тоже не жирует, вспомнил, как попозже вечером мы с соседями по дому подъезжали к гастроному на Большой Бронной и накидывались на все подряд (надо или не надо), что выбросят к закрытию магазина, эти синюшные куры, за которые шла откровенная драка, по одной в руки – и не больше.

За окном продолжали мелькать те же забайкальские пейзажи, постепенно они сменились сибирскими, границу, конечно, я не уловил, все одно – дивно. Теперь я с удовольствием набирался новых впечатлений от Бурятии, реки Селенги, рассекающей тайгу, чтобы влиться своими водами в Байкал, железной дорогой, которая ближе к Иркутску впивалась спиралью в небо.

Как же приятно путешествие на сытый желудок!

Моя самая первая поездка за рубеж. На чемпионат мира по тяжелой атлетике в Варшаве. Бельведер, парк Лазенки с памятником Шопену, сочиняющему музыку под кроной раскидистой ивы, восстанавливаемый Королевский дворец, разрушенный в войну, Дворец культуры и науки (родная сестра шести московских высоток) – подарок вождя всех народов друзьям полякам.

– Вечерком попозже заглянем туда, – предложил мой польский товарищ Эдвард Вожняк. Он заехал за мной в отель на Раковецкой, бросил на стоянке машину, и дальше мы отправились пешком. Обогнув кафе «Кавказ», оказались на Маршалковской, центральной улице города. Отсюда до Дворца рукой подать.

Смысл предупреждения относительно «попозже» я познал, когда, спустившись по лестнице глубоко вниз, словно в подвал, мы оказались в небольшом тускло освещенном помещении со столиками, которые почти все были уже заняты. Стюард, завидев Эдварда, провел нас к столику на двоих у самой сцены – предусмотрительный Эдвард, как я понял, частый клиент этого заведения, заказал его заранее, но от меня держал в секрете, уже потом я понял, он хотел преподнести мне сюрприз. Но главная неожиданность поджидала дальше. Едва расселись, как на сцене под бравурную музыку появились сразу три темноволосые красавицы с длиннющими ногами, обнаженной грудью с малюсенькими наклейками-лепестками на сосках и в том, что с большим натягом можно было назвать трусиками. Поверх плеч, правда, была наброшена вуалевая накидка, которая, однако, из-за прозрачности ничего не скрывала.

Женщины в тот период, когда я за ними активно ухаживал, всегда были для меня сложным кроссвордом, который я пытался разгадать. Проявляя повышенный интерес к особо понравившимся, я мысленно раздевал их, старался представить, что за таинство скрывается за блузкой, кофточкой, платьем или костюмом. Это таинство влекло меня, раззадоривало, возбуждало. А здесь это, так притягивающее, таинство, откровенно вылезало наружу. Говоря сегодняшним молодежным сленгом, я раскатал губу и, ничего себе не фантазируя, каюсь, впился глазами в самые желанные места для мужчин. Природный инстинкт нанес жестокое поражение моим правилам.