Полет орла - Валентин Пронин Страница 4

Нарушение установленных им порядков не имело оправдания, и никто не взялся бы предсказать меру взысканий, которые могли быть наложены на провинившихся. Но судьбе было угодно, чтобы юный Саша Сеславин, подтянутый, стройный, «хорошенький, как херувим», попался на глаза императору в ту минуту, когда его неистовое самодурство разрешилось неожиданной милостью. Узнав, что Саша племянник того Сеславина, что давно служит у него в Гатчине, император спросил, не хочет ли он стать гвардейцем. «Мне хотелось бы служить вместе с братом», – ответил смелый кадет.

Через несколько дней Александр с братом Николаем уже были офицерами гвардейской артиллерии.

Высочайший приказ от 18 февраля 1798 года гласил: «Всемилостивейше производятся артиллерийского кадетского корпуса кадеты в гвардии артиллерийский батальон в подпорутчики…» Далее указывалось, что Николая Сеславина определили в конную роту, а Александра в первую пешую. Прочитав приказ, братья поздравили друг друга с производством в офицеры, расцеловались от души и даже со слезами на глазах. Всю ночь братья предавались мечтам о блестящей будущей жизни гвардейских офицеров, которыми они теперь стали. Невероятно повезло, что император пожаловал в шляхетский корпус объявить о назначении нового генерал-фельдцейхмейстера (а именно – недавно родившегося его высочества Михаила) взамен бывшего фаворита покойной императрицы Зубова.

Однако жизнь гвардейского офицера в царствованье Павла I была чрезвычайно напряженной, даже опасной. Каждый день проходил в разводах, учениях, смотрах «в высочайшем присутствии». Малейшей ошибки офицера во время вахтпарада в присутствии императора было достаточно для ареста и даже исключения из военной службы. Император особенно ценил знание устава, умение безукоризненно исполнять приемы с эспантоном [3] и шпагой, а также соблюдение доскональной регламентации в ношении мундира и прически.

Случилось летним вахт-парадом удивительное происшествие. Какой-то весьма пригожий и одетый в модное партикулярное платье молодой человек сумел проскользнуть между стоявшими в строю солдатами и оказался вблизи государя. Все содрогнулись и побледнели от ужаса. Молодой человек бросился к копытам императорского коня с пронзительным криком:

– Ваше Величество, умоляю вас, прикажите зачислить меня на военную службу!

Император побагровел из-за дерзости этого беспардонного щеголя.

– Военный парад есть священнодействие. Никому не вольно прерывать его безрассудными криками, – прохрипел он, в бешенстве выкатывая глаза. – Убрать его!

Молодого щеголя схватили и отвезли к полицмейстеру. Оказалось, это известный в Петербурге художник Орест Кипренский, незаконный сын бригадира Дьяконова. Узнав, что поступком художника руководила несчастная любовь к некой светской девице, Павел хотел было сослать его в Сибирь, в самые тяжелые и невыносимые условия. С огромным трудом, через императрицу, перед которой рыдали родственники Ореста и несколько заказавших художнику портреты высокопоставленных дам, императора удалось уговорить проявить милосердие к легкомысленному мазилке, благо даже великий Фридрих II прощал проступки талантам музыки и живописи. Последнее умозаключение подействовало на разгневанного властелина умиротворяюще. Он хмыкнул, подвигал в размышлении рыжеватыми бровями и сквозь зубы приказал просителям: «Чтобы я сего штафирку никогда более не встречал». Во фразе императора было слово, означающее величайшее презрение военного к ничтожному служителю муз.

Встретив случайно в короткое свободное время брата Николая, Александр весело рассказал:

– По повелению Его Величества, я с двумя орудиями, находясь всегда при лейб-батальоне, ходил в Гатчину, Павловск и Петергоф. Потом назначили меня адьютантом батальона, а на маневрах пришел я в палатку Его Величества, чтобы вручить рапорт господину фельдцейхмейстеру.

– Ха, ха, ха! – не удержался обычно сдержанный Николай, понимая, каково вручать рапорт полуторагодовалому ребенку.

– Увидев меня, – продолжал Саша, – мой шеф спрятал личико на груди августейшей своей матери. Что было делать? Много труда стоило августейшему родителю уговорить упрямого фельдцейхмейстера, который плакал, визжал и барахтал ножками… чтобы он принял наконец рапорт, и то не иначе, как отворотясь от меня и протянув назад ручку, в которую я и вложил осторожно свой рапорт…

Николай хихикал, но он так же, как и Александр, пользовался снисходительностью императора Павла, стараясь исправно выполнять свои адъютантские обязанности. Старания братьев Сеславиных были оценены. «Усердная и ревностная служба Ваша обратила на Вас Императорское Наше внимание, почему, во изъявление особливого Нашего к Вам благоволения, пожаловали мы Вас почетным кавалером державного ордена Св. Иоанна Иерусалимского… Дан в Гатчине сентября 9 дня 1800 г.», – гласил указ императора. Формально Павел I считался магистром Мальтийского рыцарского ордена.

Сначала восьмиконечный Мальтийский крест из белой эмали (первый в его жизни орден) украсил грудь Александра, затем, несколько погодя, Николая. Никто из их сверстников-сослуживцев награжден не был. Сеславины очень гордились таким редким вниманием царя.

В Европе уже седьмой год шла война. Революционная Франция самоотверженно отбивалась от наседавших на нее врагов – Англии и Австрии. Потом она окрепла и, под водительством нового стремительного полководца Наполеона Бонапарта, стала захватывать куски принадлежавших им территорий, прежде всего – остров Мальту и процветающие области Италии, которые считала своим владением Вена. Когда 26-летний Бонапарт вторгся в Италию, пройдя ущельями через Альпы, итальянцы из городка Брешии, пропуская его отряд, уверяли его в своей любви к свободе. «Да, – подтвердил какой-то остроумец, – итальянцы больше всего любят говорить об освобождении родины в постели со своими любовницами». Говорили, будто со времен свирепых готов Алариха Рим ни разу не подвергался такому разграблению, как при французах.

Венский двор пришел в восторг, когда вмешался российский император, который направил в Европу корпус во главе с генералами Розенбергом и Германом. Главнокомандование союзными войсками, действующими в Италии, решено было поручить славному полководцу Суворову, прозябавшему в царской опале посреди заброшенной новгородской деревеньки Кончанское. Опального фельдмаршала доставили в Петербург. Войдя в кабинет императора, он весело щелкнул каблуками, но потом споткнулся, зацепился шпагой об стул и едва не растянулся на лакированном паркете. Царь нахмурился.

– Всё фокусы свои устраиваешь, – глухо пробормотал Павел, – старый чудак. А вот послушай-ка, какие днесь ретирады от неприятеля преодолеть требуются.

Император изложил суть своего собственного плана.

– Сомневаюсь в успехе оного предприятия, – дерзко заявил неукротимый старик. – Эдакими афронтами и комиссиями виктории не добыть.

Они заспорили, причем недавно опальный Суворов не думал уступать императору.