Мой крестный. Воспоминания об Иване Шмелеве - Ивистион Жантийом-Кутырин Страница 4

А там чуть подняв занавеску,Лишь пара голубеньких глазИскала среди уходящихУчастника милых проказ.

Припев энергичный:

Мариша не любила петь, она объясняла тем, что у нее не было голоса.

Капбретон. Шмелевы, Деникины и Юлия Кутырина (стоит). 1927.

Она предпочитала шарады, разные игры как «да и нет не говорить, черного и белого не поминать», или игра в доктора – мы подражали взрослым, прописывали капли или порошок. Если что-то болело, надо было натирать скипидаром, мазать йодом и, конечно, капризничать, жаловаться, что йод щипит. Мнимый врач измерял температуру, и если был жар, приказывал лежать в постели, никуда не выходить, чтобы не простудиться, одевать теплую фуфайку. Самый страшный рецепт: это был жгучий горчишник на спину или на грудь. Много других лекарств можно было придумать.

Некоторые игры требовали навыка, например, в игре «да и нет» – как заставить противника произнести запрещенные слова. Тут была сложная стратегия, как перехитрить, чтобы противник попался на удочку. Были трафаретные «подножки»: какого цвета снег или сажа? Хочешь ли чаю с солью? Любишь ли ты клубничное варенье? Но такого рода ловушки хорошо все знали.

Капбретон. Деникины и Шмелевы.

Надо было изобрести что-нибудь новое, особенное, неожиданное, чтобы застать противника врасплох.

Вы спрашивали: «участвовали ли взрослые в наших играх?» – Да и нет, в зависимости от того, как это понимать, отрицательно или положительно. Если мы импровизировали «негритянский оркестр», били в жбаны как в барабаны, визжали, что есть мочи, то взрослые просили нас – «немного потише!» И если мы устраивали «балаган», бегали сломя голову по комнатам, прыгали по постелям, закутывались в одеяла, скатерти или ковры, дрались подушками, переворачивали стулья и вообще что попало, то, само собой разумеется, нас энергично усмиряли, как тигров в цирке. Но когда мы смирно играли в прятки, то многое нам прощалось – можно было залезть под стол, в комод, под одеяло и Бог знает куда, куда обыкновенно нельзя было соваться.

Случалось, что, наоборот, в некоторых играх взрослые нам помогали, – ибо не так-то просто было находить подходящие слова для шарад. «На-поле-он» всем наскучил. Тогда взрослые нам подсказывали другие слова, как их делить на более мелкие слова и как потом их наглядно представлять, чтобы слушатели могли догадаться, о чем идет речь.

Случалось, что Шмелевы и Деникины устраивали поездку по каналу Будиго на большой, черной, просмоленной лодке. Канал Будиго впадал в Атлантический океан, и при сильных приливах и отливах можно было воспользоваться течением, чтобы легко проплыть на верховье, а вечером вернуться, пользуясь обратным течением.

Капбретон. А. И.Деникин, д-р Васильев и Шмелевы. 1925–1926.

Как в боевом расчете, у каждого было свое назначение. Мужской пол управлял веслами, а женский радовался на природу и одновременно следил за детскими шалостями. Ведь мы проплывали мимо глубоких омутов, где, как все знают, «черти водятся», и, следовательно, чертята могли стараться затянуть в круговорот. Но нас защищал могучий, доблестный Генерал Антон Иваныч – высокий, крепкий, как «Илья Муромец», и к тому же маленько страшноватый, хоть и лысый, как коленка, но зато с длинными седыми усами. Мне рассказывали, что он воевал против злых большевиков и что он заслужил много золотых медалей. Чертята никогда не посмели бы нападать на нас. Генерал мигом бы их засадил в карцер, и мне, как мужчине, не было страшно даже окунать руку через борт в темную воду, несмотря на женские опасения и уговоры.

В полдень мы приплывали к совсем диким, неизвестным местам, на зеленую полянку среди соснового леса, раскладывали полотенце, и, как скатерть-самобранка, она покрывалась яствами. Был даже термос с горячим чаем и пузырек с водочкой, но, конечно, не про нас, детей. Женский пол исполнял свои обязанности на пять с плюсом.

Потом мы гуляли среди сосенок, дрока, лилового вереска, желтого курослепа, порой нападали на рыжики, запрятанные в кустарнике.

К концу прилива надо было торопиться, так как грести против течения очень тяжело, а оставаться ночевать в лодке никому не хотелось. Известно, что в сумерках могли появиться русалки, бывшие утопленницы из-за несчастной любви, которые могли нас завлечь к себе в болото.

Оссегор. 1924.

Но я опять увлекся. Для правильности хронологии мне следовало бы вернуться назад.

Нас посещали Деникины, когда мы жили на дачке «Жаворонок» [8], где Дядя Ваня устраивал фейерверк и сажал подсолнухи.

От соседей – по-видимому басков, если судить по их странной фамилии «Даригад» [9] – нас отделяли кукурузные поля. Для малыша, который тогда ходил под стол не сгибаясь, они представлялись лабиринтом, где я даже раз заблудился. Кукурузный цвет проявлялся чем-то вроде пучка волосиков, из которых можно было себе смастерить усы, как у генерала, но бурые, не седые. Тетя Оля меня научила.

Когда мы туда приехали в первый раз, то первым делом Дяде Ване захотелось, чтобы, как говорят, пахло русским духом: он насадил цветов, устроил огород, затем отправился на лесопильню, где заказал сосновых реек. А Тетя Оля, как мастер на все руки, построила беседку, под которой можно было пить чай. Мне, конечно, хотелось ей помогать, но по правде надо признаться, я ей только мешал. Дядя Ваня обвил беседку повиликой и вьющейся настурцией. Деникины и другие знакомые, среди коих я хорошо помню однорукого полковника Попова [10] (ему оторвало руку на войне), частенько заезжали к «Жаворонку». Шмелевы были очень гостеприимны. У меня сохранились фотографии. С Маришей мы очень дружили.