Шаман. Скандальная биография Джима Моррисона - Анастасия Руденская Страница 4

В какой-то момент Джим осознал, что марихуана и гашиш даже в сочетании с алкоголем не расширяют сознание до той степени, которая ему необходима, чтобы творить. Ему требовалось настоящее вдохновение. На очередной репетиции он попросил Джона Денсмора достать для него ЛСД…

— Зачем тебе?

— Просто. Хочу попробовать…

— Это сильная штука, будь осторожен.

Джим только улыбнулся в ответ.

Эффект превзошел все ожидания. То, что он употреблял до этого, — трава и таблетки, — не давало и одной десятой того, что испытал Джим во время ЛСД-трипа. Он распахнул двери своего сознания настолько широко, насколько это было возможно. Перед глазами в безумном вальсе проносились тысячи радуг. Музыка душила, раздирала изнутри. Он выплескивал ее на гитарные струны, а затем бережно собирал по атомам, по молекулам и переносил на бумагу. Он был до краев наполнен музыкой, он выдыхал ее из себя, он источал звук. Он был творцом. Он был королем этого мира. Он был музыкой.

Они лежали на ночной крыше, смотрели в черную гладь неба и тихонько разговаривали… Только что прошел дождь, было свежо и прохладно. Джим укутал Памелу своей курткой и крепко обнял.

— Звезды — это души. Души ушедших. Тех, кого с нами больше нет. Они смотрят на нас, они мигают нам, чтобы мы о них не забыли. Каждый вечер я смотрю на ночное небо, для того, чтобы там наверху знали, что их помнят.

— Но ведь звезды падают…

— Да. Это значит, что чья-то душа хочет вернуться на землю. Ты слышала что-нибудь о реинкарнации?

— И ты в это веришь?

— Конечно. Иначе и быть не может. Души приходят, уходят и возвращаются. Они перерождаются. Путешествуют, скажем так.

— А может быть у двух людей одна душа на двоих?

— Это случается очень редко, но иногда… Души умеют сливаться, проникать друг в друга, становиться одним. Знаешь, неспроста ведь есть выражение «душа в душу».

— Здорово. Откуда ты все это знаешь?

— Я просто умею слушать небо. Небо — это полифония, это хор, гигантский оркестр. Каждая душа имеет свое определенное звучание, свою партию. Все вместе и создает этот мир. Мерцание звезд — это дыхание мира.

— Ты философ?

— Может быть.

Парни, сегодня великий день! Запомните его. — Джим обвел полупрофессиональную студию торжествующим взглядом, словно в ней находились сотни людей, — Сегодня мы записали нашу первую пластинку. 45 минут чистого рок-н-ролла и ничего больше. Шесть песен, которые обязаны стать хитами! Выпьем за успех!

Когда умолк звон бокалов, утихли радостные возгласы и понемногу начало отступать головокружительное чувство всепоглощающего восторга, прошло время всерьез обдумать дальнейшее развитие и реализацию пластинки.

— Мне кажется, не с первого, так со второго раза с нами обязательно заключат договор. Наша музыка актуальна. Это то, что нужно сейчас молодежи, — деловито заявил Рей.

Ни с первого, ни со второго, ни даже с десятого раза договор с ними никто не заключил. Одна за другой захлопывались двери перед лицами молодых музыкантов. Доброжелательный дядечка-менеджер известной звукозаписывающей компании напрямую сказал:

— Хотите совет, ребята? Бросайте вы это дело. Вас же никто слушать не будет. Бросайте все к чертовой матери, либо переделывайте. Придумайте что-то совсем новое.

Джим не был ни разочарован, ни подавлен. Пустота и удивление — вот все, что жило в нем на тот момент.

Он ждал оваций, а получил пинок под зад.

— Ну что, герои, что теперь будем делать?

— Работать. Над звучанием, над качеством, над самими песнями, — Рей на минуту задумался, — У меня на примете есть одно заведение. Им вроде как нужны музыканты. Местечко злачное, но ничего не поделаешь — для начала, и это сойдет, нам нужно где-то выступать… Итак, я предлагаю вам клуб «London Fog».

— Ты с ума сошел? Это же жуткая дыра…

— Все начинали с малого. Мы хотим стать хоть кем-нибудь или мы будем до конца дней просиживать штаны в ожидании великой славы?

Джиму ничего не оставалось, как только вздохнуть и кивнуть головой. В его голове возникла фраза:

— Не слушай никого, верь в себя, и о тебе заговорит весь мир.

Он посмотрел на Рея и улыбнулся.

«Я впервые вышел на сцену. Волнение было настолько сильным, что я ничего не чувствовал, кроме боли в глазах от яркого света. Зрители были где-то очень далеко от меня. Сначала я не видел людей — только мутное марево. Несколько вялых хлопков, чей-то смех — это немного привело меня в чувство. И я увидел их лица. Они смотрели на меня с ожиданием и какой-то и злобой, с готовностью растерзать за первую же фальшивую ноту или неловкое движение. Они будто ждали, когда я сделаю промах.

Я решил обмануть их и сделать что-то совсем неожиданное… Я повернулся к ним спиной. Робби шептал: «Что ты делаешь?! Так нельзя. Развернись!». Но я запел, стоя спиной к залу. Я не ошибся. Они заинтересовались мной. Девушки из зала выкрикивали: «Эй, парень. Покажи нам свое лицо, не стесняйся!». Я выждал еще несколько мгновений, и когда начался припев, резко развернулся. Они аплодировали мне, они кричали «привет». Я любил каждого из них в отдельности и всех вместе взятых. Я нравился им, и это нравилось мне. Это было как первый секс, как наркотик, как вдохновение, как вечный кайф».

Дорз» начали с «London Fog», а продолжили выступления в клубе «Whisky-A-Go-Go». Их популярность медленно, но верно набирала обороты: появлялись поклонницы, постепенно формировалась аудитория. Джиму льстили восторженные вопли юных фанаток. Девушки звонили в клуб и требовали администрацию организовать очередной концерт «Дорз». Парни приносили неплохую прибыль владельцам, хоть на их выступлениях порой и бывало слишком шумно. Моррисону нравилось быть узнаваемым и востребованным, но он был немного смущен тем, что толпа, в большинстве своем, не вслушивалась в музыку и тексты, а лишь смотрела на него самого. Казалось, публика не нуждалась в «Дорз» — ей был нужен взлохмаченный парень с гитарой, имени которого она даже толком не успела запомнить.