Записки командира штрафбата. Воспоминания комбата. 1941-1945 - Михаил Сукнев Страница 4

Двести пятьдесят метров фасада, полуразрушенного снарядами, противник обстреливал ожесточенно всеми видами оружия, стараясь все испепелить, и особенно водонапорную башню, где находился НП батальона и полка. Установив пулеметы в окнах второго этажа, обложенных мешками с песком, в бинокль я днями наблюдал за той стороной Волхова, смотрел на местечко Уголки, где было домов двадцать, расположенных огородами вдоль низкого берега. Мне были видны амбразуры дзотов, огневых точек. Как-то вижу: два фрица у крайнего справа дома в сенях без передней стены пилят дрова. Силуэты немцев — будто игрушечные «два кузнеца», что напомнило детство. И напомнило девушку, которую в Лелявине фрицы выбросили из окна ее дома и сожгли живьем. Она лежала на снегу обгоревшая, что врезалось в мою память на всю жизнь.

— Ну, максимка, не подведи! — сказал я и дал контрольный выстрел чуть левее сеней и цели. По горизонту — точно. Расстояние — под шестьсот метров, но вижу цель отлично. Даю очередь. Оба фрица замертво рухнули. По селу, по улице, по ходам сообщений забегали фрицы, будто тараканы, ошпаренные кипятком. Побежали и к этому дому на окраине. Пришлось еще уложить несколько фрицев. С верхнего, третьего этажа, еще уцелевшего, это засекли артиллеристы нашего полка. Дня через три в дивизионной газете появилась заметка, что такого-то числа «лейтенант Сукнев М. из пулемёта уничтожил двух фашистов, ранил несколько, чем открыл первым в дивизии СНАЙПЕРСКИЙ СЧЕТ».

Тогда же я придумал еще один «творческий трюк». Пока фрицы бегали по селу, я пристрелял несколько амбразур трассами так, что позади такой точки по траншеям разлетались пули. На самой левой и «вредной» точке, обстреливающей пространство между манежем и водонасосной башней, я, пристреляв (прострелив) ее, зафиксировал свой пулемет.

Ночью, когда заработал пулемет фрица с той амбразуры, я тотчас погасил эту смертную трассу. До утра и на другую ночь амбразура врага молчала. На другую ночь я погасил следующую. Потом еще несколько ночей я подавлял очередями эти огневые точки.

Потом мы обнаружили такую немецкую хитрость: будучи в разведке за «языком» в Заполье, увидели в траншее противника, что пулеметчика в дзоте нет, но пулемет стреляет. Оказалось — спасаясь от стужи, от страха фрицы, привязав за спусковой рычаг пулемета веревку или провод, укрываясь в глубине землянок или блиндажей, дёргали за рычаг, ведя таким образом стрельбу «по воробьям». Но пулемет у них особенный. Дойдет сектор обстрела до крайней точки справа или слева и снова двигается автоматически по горизонту…

Своему методу засечек амбразур я научил пулеметчиков роты. Будучи впоследствии в других полках, командуя батальонами, я такого метода нигде не встречал и тоже учил ему пулемётчиков.

Образовалась линия обороны Заволховского плацдарма стратегического значения. От села Лелявино до Дымно — 25 километров по реке Волхов, а в глубину, по центру на Мясной Бор, — 6 километров. Линия обороны была очерчена как бы боевым выгнутым луком, концы которого противник пытался смести огнем с лица земли, не решаясь идти в контратаки из-за страшных зимних потерь. К тому же у него в тылу в окружении оставалась 2-я Ударная армия, которая вела бои до начала июня 1942-го! Там, в котлах, героически сражались наши, а кто-то сдавался в плен. Об этом мы тогда не знали, защищая фланги своего плацдарма ценой большой крови! Части нашей 52-й, 4-й и 59-й армий, оставив сильные заграждения на левобережье Волхова, отошли на новое формирование, обрекая на гибель 2-ю Ударную…

Шла жесточайшая оборона плацдарма. Наш 1-й стрелковый батальон 1349-го стрелкового полка залёг там в окопы 20 января 1942-го и вышел оттуда 10 февраля 1943-го, чтобы погибнуть уже в шестой или седьмой раз при штурме твердынь Новгорода…

Батальон каждые четыре месяца менялся почти полностью. Убитые, раненые, умершие от разрыва сердца, цинги и туберкулеза. Оставались единицы, в их числе я, старшина роты Николай Лобанов, командир взвода пулеметчиков Александр Жадан и по десятку человек по ротам. Раненые и больные исчезали и не возвращались более на этот вулкан!

Помню конец мая, где-то правее нас, за лесами немцы добивали 2-ю Ударную армию. Там гром артиллерии не затихал. Вели стрельбу то противник, то наши, и у нас — ежедневная «профилактика». Проходит пятнадцать, чуть более минут — и снова от снарядов земля дыбом!..

Оборона — малая земля. Страшней черта и всех нечистых. И даже смерти, которая тебя минует ежедневно, от чего ты стынешь душой — леденеет сердце. И ты уже не ты, а кто-то иной, инопланетянин.

Смотришь в кино «романтику» войны и диву даешься: где она была?..

Заволховский плацдарм буквально горел от взрывов артиллерийско-минометного огня, от бомбовых ударов с воздуха стервятников на «юнкерсах». Плацдарм был накрыт смертельной сетью пулеметных трасс. Но защитники этой дорогой Новгородской земли стояли насмерть, выдерживая шквал огня. Из-за неимения необходимого запаса снарядов наша артиллерия молчала, не подавляя фашистские батареи. Это злило и выливалось в ярость, понятно, не на фрицев, а на наших «высших» деятелей…

…Боями за Заволховский плацдарм наши части приковали к себе не менее шести-семи немецких и испанскую дивизию, тогда так необходимых гитлеровскому командованию для захвата блокадного Ленинграда. Мы, бойцы, командиры и комиссары, на Лелявинском «пятаке» в полтора квадратных километра своим далеко не полным слабовооруженным батальоном вели непрерывный бой.

Мы не успевали досчитываться товарищей, как их уносила эта свинцовая буря. Сегодня приняли с «большой земли» пополнение, а к утру многих уже нет в живых, а кто-то даже не дошел до той же 3-й стрелковой роты, выдвинувшейся углом вперед по центру обороны в сторону противника к самому Заполью, сожженному и разрушенному, кроме одного дома у могучих тополей, кои и по сей день стоят богатырями…

Середина нашей обороны, где не осталось ничего, кроме снежного поля, просматривалась противником слева, из-за ручья Бобров, от опушки лесного массива через широкий, с крутыми склонами лог, оканчивающийся устьем этой тихой, страшно топкой речушки, впадающей в Волхов. Здесь была оборона 1-й роты старшего лейтенанта Петрова, КП которого находился в блиндаже внутри уже полуразрушенной церкви, что высилась по-над Волховом, на высоком обрыве. Отсюда главная траншея тянулась вдоль лога, достигая обороны 3-й роты старшего лейтенанта Столярова, самой опасной для ее бойцов. Левый фланг роты простреливался от опушки леса, а по центру — с запада от Заполья по фронту. Правей (севернее), параллельно береговой линии, тянулась оборона 2-й роты, принимая на себя ружейно-пулемётный огонь от Заполья и севернее, на свой правый фланг. Здесь образовался разрыв в обороне батальона от соседа справа из нашего 299-го полка. Этот разрыв не особенно волновал невозмутимого комбата, который сменил погибшего Гаврилова, капитана Алешина. «Пусть Сукнев со своими пулемётчиками перекроет эти ворота фрицам», — резюмировал он. Алешин ни разу так и не побывал в ротах по всей обороне, давая через меня указания комротам и получая от меня «свои соображения» по улучшению фортификационных сооружений. Оно понятно — танкист до мозга костей, пройдя финскую войну, отмеченный высокими наградами, Алешин предпочитал рисковать своей жизнью только в качестве танкиста, а в пехоте — ни-ни!