Побег из Северной Кореи. На пути к свободе - Ынсун Ким Страница 4

После десятиминутного военного марша мы, как один человек, останавливались перед школой; учителя осматривали нашу школьную форму. Наконец, мы собирались в классной комнате, где всегда начинали день с чтения в тишине. Обычно мы читали рассказы о юности Ким Чен Ира: следовало почерпнуть из них примеры хорошего поведения. Например, вот история о том, как мать Ким Чен Ира собирала зерна с земли на глазах у изумленного сына. «Почему ты так поступаешь, мама, ведь у тебя всего вдоволь?» — спросил будущий великий вождь. «Потому что никакими запасами пренебрегать не следует», — благоразумно ответила мать.

Я не всегда понимала смысл этих историй, но пыталась выгравировать их в памяти, как того требовала учительница.

Я часто украдкой рассматривала классную комнату: дощатый пол, ряды парт и 40 учеников. Передо мной, на помосте, стоял большой деревянный письменный стол учительницы; выше на стене висела черная доска, и на самом верху — портрет Ким Чен Ира, который внимательно смотрит на нас. В глубине помещения — печь, на ней мы зимой разогревали котелки с обедами.

Затем приходила учительница и назначала одному из нас громко прочесть открытую страницу. Изучение жизнеописаний наших лидеров считалось одним из самых важных предметов, наряду с математикой, корейским языком и коммунистической этикой. Во время занятий нужно было соблюдать тишину, любая выходка наказывалась публичным унижением: перед всем классом учительница била провинившегося большой палкой, которая служила и указкой. Тогда я находила нормальным подобное наказание за озорство. Надо сказать, что мне всегда удавалось его избежать благодаря статусу отличницы.

Однако я не могла избежать ежедневных сеансов самокритики, обязательных для всех жителей страны как на заводе, так и в школе. В конце дня мы все должны были по очереди признавать свои ошибки перед классом. Я помню, как однажды рассердилась на тяжелую работу в огороде учительницы (одна из неприятных обязанностей, которые предписывалось исполнять хорошим ученицам):

— Зачем собирать кукурузу, мы же все равно не сможем потом ее съесть!

Одноклассница донесла на меня; после этого учительница отозвала меня в сторону и строго сказала:

— Подобное индивидуалистское поведение неприемлемо в социалистическом обществе Северной Кореи!

На следующий день мне пришлось униженно выступить с публичной самокритикой, но потом я перешла в контратаку и, в свою очередь, донесла о капризном поведении одноклассницы, которая меня продала. По правде говоря, я отомстила со злорадством, поскольку завидовала той девочке: ее отец работал на том же заводе, что и мой, но занимал более высокую должность и получал куда лучшее продовольствие.

В школе надо было уважать иерархию. В начале каждого года мы «выбирали» старосту класса и ответственных за выполнение важных заданий. Официально выборы свободные, но кандидат всего один! Теперь я понимаю, что это был маскарад по образцу диктатуры, и сегодня царящей в стране.

Вот как это происходило: как-то накануне выборов учительница незаметно отозвала меня в сторонку — конечно, потому, что я была отличницей. Назавтра, в день выборов, учительница обратилась к классу:

— У вас есть кандидат?

Тишина в рядах. Тогда я робко подняла палец и пробормотала: «Ким Сонку», следуя полученным накануне указаниям.

— Кто согласен? — спросила учительница.

Весь класс одобрил без всяких колебаний, и вот так был избран мой одноклассник Ким Сонку. На самом деле мы подозревали, что его отец, плотник, поставляет учительнице деревянные указки. В Северной Корее нет лучшего способа обеспечить успех ребенку, чем подарки учителям. Это еще одна вещь, которой мои родители не понимали, они никогда не ходили на родительские собрания.

Однажды выборы все же меня удивили. Учительница просила учеников выбрать ответственного за ежедневную уборку класса после уроков. Неблагодарное занятие, но оно все же позволяло занять определенное место в школьной иерархии. И вот мальчик встал и назвал мое имя. Тогда я была застенчива с мальчиками, не разговаривала с ними; того мальчика я раньше не особенно замечала, но с тех пор стала тайком на него засматриваться. Он носил нашивку с двумя полосками и тремя звездочками, это считалось престижным. У меня было всего две звездочки. Эти значки отмечали иерархию в классе, лучше всего было иметь три звездочки и три полоски. Учительница присуждала эти украшения в награду лучшим ученикам: самым умным или тем, кто добровольно выполнял внешкольные задания. Часто учительница награждала детей тех родителей, которые проявляли щедрость по отношению к ней или к школе. Например, когда разбилось стекло, родители предложили оплатить ремонт. И — оп! — их сын получил продвижение. Так заведено в Северной Корее. Но мои родители, к несчастью для Кымсун и для меня, никогда этой системы не понимали.

Я тогда спрашивала себя, самостоятельно ли заметил меня тот мальчик или учительница дала ему такое распоряжение? И сейчас это для меня тайна. Я не знаю, кем он стал, и, без сомнения, никогда этого не узнаю.

Я всегда буду помнить тот июльский день 1994 года…

Мне вскоре исполнялось восемь лет. Дождь лил как из ведра. Мы в ту пору жили в маленьком доме, и потоки тепловатой воды так сильно барабанили по крыше, что с потолка просачивались большие капли. Я вместе с папой бегала по комнате, расставляя ведра, чтобы избежать потопа. Внезапно со стороны входной двери донесся глухой шум. На пороге появился промокший человек. Мы были изумлены: пришел глава нашего квартала, его называют иминбан. Страшный человек: в его обязанности входит наблюдать и доносить властям обо всем, что происходит в нашей кучке домов.

Вся страна разделена на участки наблюдения этих пугающих персонажей, которые и сейчас обеспечивают контроль государства над жизнью каждого человека среди 22 миллионов жителей Северной Кореи.

— Сегодня вечером посмотрите телевизионные новости, — торопливо приказал он. — Сообщат важное известие.

Потом, не задерживаясь, он исчез в потоках воды. Мы впервые получили приказ такого рода.

В указанный час я устроилась перед телевизором рядом с Кымсун и отцом. Мы были взволнованы от любопытства, немного нервничали. Должно было произойти нечто экстра ординарное. Как всегда, на фоне Пхеньяна и реки Тэдонган появилась ведущая, затянутая в традиционный костюм. Но тем вечером у нее был расстроенный вид, казалось, она готова была заплакать.

— Президент Ким Ир Сен умер, — сказала она вдруг. Мой отец окаменел: только что небеса обрушились на землю. Мы с сестрой посмотрели на папу с тревогой. Нас гипнотизировали сменяющие друг друга на экране картины. Я не все понимала, но знала: случилось невообразимое.

Потом с работы пришла мать. Она плакала — я никогда не видела ее в таком состоянии. В больнице она узнала новость вместе с коллегами; от шока у одного из них случился сердечный приступ. В этот день от потрясения умерло много людей по всей стране. Моя мать была глубоко опечалена, так как она искренне любила нашего президента. Будучи ребенком, в Пхеньяне она ходила в школу неподалеку от Мангендэ — места, где в деревенском доме со стенами из соломы и глины родился Ким Ир Сен. Эта ферма стала местом национального паломничества; меня тоже туда приносили, когда я была совсем маленькой. Мать рассказывала мне, как однажды сам Ким Ир Сен, из плоти и крови, приехал к ним в школу. Она стояла всего в метре от него! Он был очень высокий, с красивой улыбкой, как она говорила. На портретах, которые висели повсюду (например, над входом в вокзал в Ындоке), Ким Ир Сен выглядел приятным и теплым человеком.