Годунов. Кровавый путь к трону - Александр Бубенников Страница 4

«Старого не бьют, мертвого не кают, сам лучше кайся, а за старое не принимайся… – вспоминал Грозный в беседе с Годуновым присказки своего народа, выводя большими буквами на пергаменте фамилии опально-убиенных и всматриваясь в цифры, припоминая отдаленные временем лица и судьбы. – …Согрешающих видим, а о кающихся Бог весть… Давидски согрешаем, да не давидски каемся… От всех грехов не откаешься…»

Не стеснялся своих слез царь перед ближним боярином Годуновым, который был другом и как бы старшим братом его сына-наследника Ивана. И текли стариковские слезы по щекам царя, смотрящего то на Годунова, то на слова своего огромного покаянного труда «государского» и представляющего, как его «государские книги», прежде чем стать поминальными Синодиками, в сопровождении огромных царских пожертвований отправляются во все монастыри ближние и дальние, где будут «из века в век» молиться об усопших. «Вспомни, Господи, о душах слуг твоих новгородских числом пять тысяч сто семь… Двадцать человек села Коломенское… Вспомни об умерших верных христианах числом восемьдесят четыре и еще о троих, которые скончались после того, как им отрубили руки… Отделано: Ивана Петровича Федорова; на Москве отделаны Михаил Колычев да три сына его; по городам – князя Андрея Катырева, князя Федора Троекурова, Михаила Лыкова с племянником… В Бежецком Верху отделано Ивановых людей 65 человек да 12 человек, скончавшихся ручным усечением…»

Рядом с некоторыми именами загубленных следует короткая приписка: «вместе с женой», «с сыновьями», «с дочерьми», «с женой и детьми». Страшное раздражение памятливого царя вызывало иногда сомнение – вдруг он не вспомнил и не вспомнит все и всех, кого-то еще позабыл… Вся надежда на удивительную память да на Господа Бога, который обязан все же вести свои списки в небесной канцелярии, и потому поможет заполнить пропуски в «государевой книге» и Синодиках… И время от времени Грозный обращался с мольбой к Господу: «Прости меня грешного и беспамятного, Боже… Ты наверняка вспомнишь их имена. Только Ты один знаешь их…»

Краткий приказной список Синодика был разослан царем уже через год после смерти царевича Ивана, в 1582 году, подробный список – в 1583 году, за год до смерти самого кающегося властителя… Только по делу главного династического противника Грозного, его двоюродного брата Андрея Старицкого, в 1568–1570 годах было казнено более трех тысяч ста человек, записанных в Синодиках… В списке, предназначенном для Свято-Успенского монастыря в Свияжске, упоминались монахиня Евдокия (княгиня Ефросинья Старицкая, мать Владимира), монахиня Мария (сестра Владимира Старицкого); они были утоплены в Белозерске, как когда-то Дмитрий-царевич, которому отказалась присягать княгиня Ефросинья и подбивала с сыном на то многих бояр и князей… В другом списке жертв опричнины ближе – три тысячи семьсот пятьдесят…

«Прощение» опально-убиенных, «примирение» раскаявшегося царя Грозного со своими жертвами стало особой формой гарантии, что опал, гонений и казней в последний год жизни уже не будет… Не об избиении своих верных или неверных подданных думал царь, а о спасении собственной души грешной… Потому и не приняты никем всерьез измышления современника, немецкого пастора Пауля Одеборга, сообщившего, что даже в последние месяцы правления Грозного возобновились массовые казни: «Иоанн осудил на смерть 2300 воинов, которые в Полоцке и в других крепостях сдались неприятелю. По заключении мира… велел их всех казнить или ввергнуть в ужасную темницу». Если уж в Синодиках раскаявшегося царя при желании легко запутаться и отдалиться от истинного количества его жертв, то что взять с баснословий корыстных иностранных хронистов, совсем не ставящих своей целью жизни обелить русского самодержца, врага их нации, по определению…

Борис Годунов втягивал голову в плечи, мысленно повторяя покаянные записи Грозного – а память у боярина была крепкая, объемная и без осечек извлечения нужных данных, не хуже царской, – и думал отрешенно и жестоко: «Как надо царствовать, чтобы не каяться и не плакать, как каются и плачут природные цари?… Как надо царствовать, чтобы не каяться и не плакать неприродным царям в Русском царстве?»

Зимой 1584 года в небе над Москвой появилась комета с крестообразным оперением – вечная предвестница погибели кесарей-императоров. Эту комету Грозный и Годунов увидели одновременно между колокольней Ивана Великого и собором Благовещенья, когда царя, закутанного в меха, вынесли на красное крыльцо в сопровождении его ближнего боярина. Царь задумался и понял, что должен скоро умереть – но когда и как?… Грозный долго смотрел в холодном прозрачном воздухе на комету, предвестницу гибели, изменился в лице и тихо сказал окружающим:

– Вот знамение моей смерти…

Он внимательно посмотрел на Годунова и на своих лекарей – те, потупившись, молчали и не отговаривали царя в его напрасных подозрениях о неминуемой скорой кончине, сами ведь все уши прожужжали Грозному о «разложении его крови» и «разрушении внутренностей».

Годунов хотел успокоить царя, но не нашел в голове нужных слов утешения. Утешение неспокойного царя надо бы было найти в сердце, душе, но сердце боярина билось ровно и спокойно, а его почему-то обрадовало странное ледяное равнодушие. «Кто-то видит в знамении признак своей смерти, а мне не страшно почему-то, ибо я в свои 32 года так далек от смерти, рано мне умирать… И ни к чему. И многое надо еще сотворить в своей жизни, что не сотворил… Но сотворю, если случится смерть природного царя… Сам же желает смерть накликать… И накличет после зловещего природного знамения природный царь – из последних московских Рюриковичей…» Такие мысли пробежали в голове Годунова, он побледнел, потом почернел лицом и отошел от суетящихся перед царем лекарей, лепечущих свои утешения и советы – успокоиться и не принимать все близко к царскому сердцу.

К этому времени появления зловещей кометы тело царя распухло, кожа отходила клочьями, волосы лезли прядями, от плоти исходило смрадное зловоние, которое нельзя было заглушить никакими мазями и притираниями, от гниения внутри, опухоли снаружи. Грозный почему-то был равнодушен к бесполезным усилиям колдующих над ним лекарей после того как, покаявшись, он позаботился о составлении Синодиков ради поминовения всех опально-убиенных. С синклитом своих придворных лекарей во главе с известным фламандским врачом Эйлафом Грозный даже шутить себе позволял – не над собой, а над болящей и смердящей плотью:

– Плоть царя трупом смердит, зато душа его парит…

Годунов морщился, слыша многократно эту царскую шутку, и отвечал своей ответной боярской прибауткой, только мысленно: «А у тридцатилетнего боярина плоть не смердит. А душа парит, потому что ей весело, что на свету, что в сумерках». Годунов знал, что царь страшится наступления сумерек, где его обступают призраки, среди которых он почти всегда видит своего сына Ивана… Иногда он, поднявшись с постели, звал призрака загубленного сына, шел за призраком, беседуя, а то и споря в голос с ним, словно продолжая старый роковой спор в Александровской слободе – только уже в пустом зале дворца… Потерявшего сознание царя приводили в чувство, относили в постель… Иногда он отказывался ложиться, призывал священников, велел звонить в колокола и служить молебен – он знал, что скоро умрет, но все же цеплялся за жизнь… Зачем?… Ему надо было сделать что-то важное не только в последние дни жизни, но и перед самой смертью…