Товарищ Чикатило - Михаил Кривич Страница 4

— Встать! Суд идет!

Тишина. Все подымаются с мест. Входит суд.

Мантии и судейские шапочки — это бывает в кино из зарубежной жизни да с недавних времен у нас в Москве, в Конституционном суде. Три среднего роста человека в приличествующих случаю темных костюмах движутся цепочкой по проходу. У каждого в руках по нескольку пухлых, тяжелых, слегка потрепанных уже папок в красных и синих картонных переплетах — тома уголовного дела. Судья Леонид Борисович Акубжанов первым занимает место за столом — под устаревшим гербом с колосьями. Заседатели садятся в кресла с серпами и молотами.

Начальник караула снимает оцепление у клетки, на посту остаются двое часовых при оружии. Они стоят у клетки с двух сторон, не сводя глаз с подсудимого. Каждые полчаса они будут сменяться с уставной картинностью.

Адвокат занимает место за столом перед клеткой, прокурор — за столом напротив. Судья открывает заседание, и тут же возникает какая-то процедурная загвоздка — в любом суде дело вполне обычное, — высокий суд, прихватив красно-синюю библиотеку, удаляется в совещательную комнату.

Едва трое в темных костюмах скрываются в судейском святилище, как раздастся знакомый голос:

— Пидарас! Козел вонючий! Мой муж уходит на работу чистый и приходит чистый. Никаких ножей в портфеле не носит. Твоя жена, падаль, все знала, все…

Ее зовут Полина Дмитриевна Ишутина. Она живет далеко отсюда, под Брянском. Ее двадцатилетняя дочь от первого брака Анна Лемешева была убита 19 июля 1984 года.

В обвинительном заключении история смерти Анны числится как эпизод номер 30. Тридцатая жертва. Правда, первые пять пунктов обвинения — всего лишь развратные действия. Значит, двадцать пятая из убитых.

В каждой паузе, едва прерывается судебный ритуал, Полина Дмитриевна ведет свое обвинение. Ее горе не излечивается временем. Перед судом предполагаемый — а для нее очевидный — виновник страшной утраты. Свое горе, свою неисцелимую ненависть к этому человеку она отливает в брань и угрозы.

Она кричит. Ее выкрики заполняют пустоты в процессе. Полчаса спустя их перестаешь замечать.

Судья и заседатели возвращаются на свои места, начинается допрос потерпевших. Первая — Полина Дмитриевна.

Судья мягко говорит, что она может свидетельствовать сидя, если ей трудно стоять, но Полина Дмитриевна твердой походкой подходит к судейскому столу, подписывает бумагу об ответственности за дачу ложных показаний — что в нашей стране заменяет клятву на Библии — и возвращается на свидетельское место.

Да, она Ишутина Полина Дмитриевна, сорока пяти лет, работает школьным завхозом. Внешне почти не волнуясь, она рассказывает суду о том, что делала в тот жуткий летний день восемьдесят четвертого, где была, когда узнала об исчезновении дочери, как приезжала на опознание тела, найденного под Ростовом через шесть дней после убийства в лесополосе у железнодорожных путей, неподалеку от станции Кирпичная, близ города Шахты.

У Анны на теле были обнаружены множественные ножевые ранения, нанесенные в обе глазницы, в левый висок, не менее десяти в левое бедро, в область молочных желез и лобка. Последние — уже после смерти. Когда Анна скончалась, а убийца получил половое удовлетворение, глядя на кровь и ерзая на умирающей, он раздел жертву полностью, изрезал и разорвал одежду, отсек соски, искромсал половые органы, вырезал матку.

Сухо и кратко сказано об этом в материалах уголовного дела: «Соски молочных желез откусил и проглотил. Мстя за свою неполноценность, вырезал половые органы, их потом выбросил, а матку грыз».

Он заманил ее в лесополосу в жаркий день, предложив пойти искупаться в пруду. Она оказалась сильнее, чем он думал, и он сумел справиться с ней только после нескольких ударов ножом. Таким, знаете ли, обычным складным ножом с пластмассовой ручкой.

Анна шла из поликлиники от зубного врача — у нее болел зуб под коронкой.

Полина Дмитриевна Ишутина рассказывает почти не волнуясь, отвечает на вопросы сдержанно. И лишь когда судья, подбирая слова и пытаясь не причинить лишней боли, спрашивает ее: «А какая она была девочка, по характеру?» — только после этого ей изменяет спокойствие. Она плачет.

— Добрая, никого не обидит…

Ее душат рыдания. Человек в белом халате подносит ей стакан воды.

Два дежурных медика находятся в зале неотлучно. Но сидят почему-то спиной к публике, лицом к судейскому столу — будто судьям может стать плохо. На рыдания, впрочем, оборачиваются.

Судья задает последний, формальный вопрос:

— Что еще вы можете добавить по существу дела?

Ишутина отталкивает стакан с водой, вскидывает голову и страшно кричит:

— Что, людоед, нажрался мяса наших детей? Пустите меня к нему! Пустите! — И, обращаясь к судье, умоляюще: — Пожалуйста, дайте его мне. Я буду его резать, я убью его. Леонид Борисович, дайте его мне…

А тот, кого требуют для отмщения, сидит бочком на скамье, не глядя на потерпевших и отворачиваясь от них по мере возможности. Руки, как того требуют тюремные правила, привычно держит за спиной: полтора года в заключении, привык. И зевает, то и дело зевает во всю пасть, будто не о нем здесь речь, не его требуют выдать для самосуда.

В Ростове и неподалеку от него, в лесных полосах, зарослях камышей, на пустырях и кладбищах он насиловал, мучил, убивал, глумился над телами. Кровавый след тянется за ним на Урал и в Подмосковье, в Ленинград и Ташкент, Краснодар и Запорожье. Двенадцать лет шли по этому следу, а он, зверь, людоед, непостижимым образом обходил расставленные ловушки, пока в 1990 году не захлопнулась за ним дверь капкана.

По ходу розыска в виде, так сказать, побочного результата было попутно раскрыто 95 чужих, не им совершенных убийств, 245 чужих изнасилований, 140 тяжких телесных повреждений и еще 600 иных преступлений, которые на фоне этого дела кажутся совершеннейшими пустяками.

Конечно, случаются следственные и судебные ошибки. И прямые подтасовки. И умышленное сокрытие истины. Хватает примеров из дальней и ближней истории России, когда страдали невинные, а виновные оставались безнаказанными.

И все же. Чтобы улики сразу по всем пятидесяти трем уголовным преступлениям оказались ложными… Пусть этот человек виновен хотя бы в одном из вменяемых ему убийств. Он и тогда — существо из преисподней. Вампир, упырь.

Если он действительно совершил все убийства, в которых его обвиняют, перед ним будут выглядеть бледно джеки-потрошители всех времен и народов. Если какой-то уголовный процесс и можно назвать процессом века, то можете не сомневаться — этот, ростовский.

Но когда летом девяносто второго года суд после изрядного перерыва возобновил работу, процесс века, о котором столько понаписано в газетах, шел при почти пустом зале. Пострадавшие, свидетели, судья, заседатели, секретарь, адвокат, прокурор, врачи, караул, молодой сотрудник местной газеты, матерый репортер московской газеты, три студентки юридического факультета, которых больше волнует предстоящий экзамен, двое крепких парней — жмут в руках теннисный мяч, накачивают мускулы, — пожилой мужчина дремлет в последнем ряду, случайный зевака заглянет в зал и выйдет. И все!