Аттила. Собирается буря - Уильям Нэйпир Страница 40

Аттила дал знак, чтобы фляжку с кумысом снова передавали по кругу.

— Я знаю. Я раньше уже с ними сталкивался.

— Шаман — тот, кто знает, — произнес нараспев чей-то голос поблизости. Это был Маленькая Птичка, как всегда, говорящий загадками. Он даже стал двигаться по кругу, где сидели воины, по какой-то особой и крайне необычной траектории и, разумеется, продолжал насмехаться. — Как много вы знаете, мой господин, делающий женщин вдовами!

— А как же много тебе придется узнать, мой маленький певчий дурачок!

Маленькая Птичка вскочил внутрь круга и занял место возле Чаната. Затем с обожанием широко улыбнулся старому воину. Чанат бросил на шамана сердитый взгляд. Остальные засмеялись.

— Но, — сказал Маленькая Птичка, откинувшись назад и посмотрев на неподвижные звезды, — таинственные земли, которыми управляют Тенгри, бог солнца, и Итуген, богиня луны, являются предметом спора. А путь к привидениям усыпан душами усопших шаманов. — Маленькая Птичка взглянул на Аттилу. — Это отчаянный призыв.

Наступила тишина, некоторое время было слышно лишь потрескивание в костре.

Аттила зашевелился и сказал:

— Я долго этого не знал, воля богов оставалась для меня тайной.

Маленькая Птичка ответил:

— Тот, кто полагает, что ему известны воля или намерения богов, не знает ничего.

Каган посмотрел на него и продолжил:

— Долгое время я ломал голову над судьбой нашего народа и над тем, существует ли жизнь после смерти. Астур выгнал нас в пустыню и превратил в бездомных и презираемых повсюду, отвергаемых и изможденных, задыхающихся от пыли и умирающих от голода. В Римской империи есть люди, называемые евреями, им тоже негде жить. — На некоторое время Аттила замолчал. — Но теперь я понимаю. Мы соберем все кланы, все племена странствующих гуннов, которые откликнутся на призыв, а также охотно возьмем в свои ряды тех, кто станет служить под нашими знаменами. Любых родственников из числа Белых Гуннов с запада, гефалитских гуннов возле Аральского моря и даже Будун-Бору, кутригурских гуннов, которых мы боялись при жизни многих поколений. Вероятно, возьмем даже тех, кто не говорит на нашем языке и не почитает наших богов, но в своем бесстрашии или отчаянии внемлет зову.

— Когда-то я знал двух братьев по имени Бесстрашие и Отчаяние, — сказал Маленькая Птичка. — Они были близнецами.

Аттила не обратил на шамана внимания.

— Кто бы ни ответил на призыв, тот станет сражаться с нами против Западной империи. Такой армии, которая появится у нас, мир еще не видел. Всадников будет столько, сколько песчинок в Такла-Макане. Отправимся на запад, разрушим Рим и сровняем с землей его и все еще существующие развалины! От этого города и камня на камне не останется, ведь наш народ там ненавидели, презирали и оскорбляли с самого начала. Наконец, когда новое государство будет простираться от далекого мрачного моря, называемого у неприятеля Атлантическим, являющимся границей Рима на западе, а на востоке — по всей Азии, до самой Великой Стены, тогда мы двинемся на своего заклятого врага. На древнего врага, появившегося задолго до того, как гунны услышали о Риме. На Китайскую империю.

Это прозвучало как ужасное ругательство. Маленькая Птичка зашипел и, вздрогнув, отвернулся. Остальные едва ли осмеливались взглянуть друг на друга. Это было проклятие, выражение, которое нельзя произносить, символ возмездия в древние времена. «Империя на востоке», — так обычно называли эту страну, если случайно заговаривали о ней. И никогда — «Китай». Барабанные перепонки начинали болеть, нёбо сохло, в голове гудело, даже если просто люди слышали название того государства — слово-проклятие, напоминание о древней катастрофе.

— Тогда империя гуннов станет могучей, — сказал Аттила. — Китай падет, а с ним падет и весь мир к нашим ногам.

Воины старались поверить в эти слова, чтобы понять точку зрения своего вождя. Впоследствии Чанат рассказывал, как его не покидало ощущение, будто он пытается проглотить целую корову.

Империя гуннов, простиравшаяся по всему миру, начиная от руин Рима и заканчивая развалинами Китая! Такое было невозможно себе представить.

Аттила говорил с воинами об их прошлом и будущем, а также о предначертанной богами судьбе. Правитель воскресил в памяти образы прежде величественных городов гуннов, опустошенных армиями Китая в древние времена. Когда-то было много вождей, продолжал великий полководец, они жили в прекрасных поселениях на широкой излучине берега Желтой реки на севере, в богатой и омываемой со всех сторон земле под названием Ордос.

— Сомневаюсь, — раздался низкий старческий голос. Это оказался Чанат.

У остальных перехватило дыхание от его дерзости, но Аттила улыбнулся и стал слушать. Каган очень любил этого бесстрашного, хотя далеко не юного воина, потому дал Чанату возможность высказаться.

— Сомневаюсь в городах, — не унимался старик. — Мы родились уже в седле. Вы же знаете народные легенды.

Аттила наклонил голову.

— Может, да, а может, и нет, — ответил он. — Но Китай — наш давний враг, и с этим не поспоришь.

Чанат задумался, поглаживая свои длинные седые усы, затем покачал головой и угрюмо произнес:

— Да, с этим не поспоришь.

Тогда Маленькая Птичка вынул из плаща необычный разбитый инструмент с одной струной. Затем осторожно потянул за него и изменил звучание, каким-то образом изогнув деревянную рамку, с низких басов на более высокую, сильную и скорбную мелодию. Прорицатель начал исполнять древнюю народную балладу того времени своим гипнотическим и завораживающим голосом. Он и не пел, но и не говорил, этот маленький загадочный шаман — не совсем взрослый, но и не ребенок, не вполне безумный, но и не здравомыслящий, который так же часто сидел на коне задом наперед, как и наоборот.

В балладе рассказывалось о великом правителе Тумане, отдавшим старшего сына Модэ в соседнее племя в качестве заложника и сделавшего второго сына наследником. Затем, желая смерти Модэ, Тумань напал на соседнее племя, но юноша исчез и вернулся домой. Отец поприветствовал сына неискренними улыбками и устроил пир, по-прежнему строя в своем злобном сердце козни, как лишить сына жизни. Но тот сам плел заговор с целью убийства отца, и план Модэ был действительно ужасным: он хотел сделать всех воинов и себя виновными в цареубийстве, поэтому никто не смог бы поднять мятеж.

Сначала Модэ жестоко муштровал своих подчиненных. «Стреляйте во все, что я стреляю, — кричал сын Туманя. — И да будет казнен любой, у кого дрогнет рука!»

Затем он поехал на охоту. В каждое животное, которое стрелял Модэ, стреляли и воины. Антилопы были утыканы стрелами, словно дикобразы, кабаны походили на огромных ежей. Тогда Модэ стал дразнить приближенных. Он направил лук на одного из самых любимых коней, одного из Небесных Скакунов. Некоторые из воинов засомневались — и тут же погибли. Юноша нацелился на любимую жену, и снова кое-кто последовал его примеру, но не все. И эти нерешительные были казнены. Наконец, Модэ направил стрелу на самую лучшую лошадь отца. Воины схватились за луки, и никто не дрогнул.