Лотерейный билет № 9672 - Жюль Верн Страница 40

— Превосходно! Превосходно! — восхищенно повторял большой гурман. — Можно подумать, что мы обедаем в Даале, в гостинице фру Хансен!

И, поскольку рот у него был набит, он улыбался глазами так радостно, как только могут смеяться глаза.

Жоэль и Гульда пытались разделить с профессором его ликование, но это им никак не удавалось, особенно молодой девушке, которая едва притронулась к блюдам. Когда с обедом было покончено, Сильвиус Хог сказал:

— Дети мои, напрасно вы не отдали должное этой замечательной стряпне. Но принуждать я не могу. В конце концов, если вы сейчас не доели, сможете взять свое за ужином. И я уверен, что смогу соревноваться с вами за столом нынче вечером! А теперь пора отправляться.

Профессор уже стоял, собираясь надеть шляпу, которую протянул ему Жоэль, когда Гульда спросила:

— Господин Сильвиус, вы по-прежнему хотите, чтобы я пошла вместе с вами на розыгрыш лотереи?

— Ну разумеется, дорогое мое дитя, очень хочу!

— Мне будет тяжело!

— Согласен, милая, крайне тяжело. Но Оле хотел, чтобы вы присутствовали, на розыгрыше, и нужно уважать его волю, Гульда!

Решительно, эта последняя фраза стала постоянным рефреном в устах Сильвиуса Хога.

Невозможно описать, какая толпа заполонила большой зал университета Христиании, где должен был состояться тираж лотереи; конечно, не все смогли вместиться в него и теснились во дворе и даже на прилегающих улицах, поскольку двор также оказался слишком мал для желающих присутствовать на этом действе.

Поистине, в тот день пятнадцатого июля трудно было бы назвать норвежцев спокойными и невозмутимыми, — сегодня их охватило необычное возбуждение. Чем оно объяснялось? Интересом ли к розыгрышу или летней жарой? Вероятнее всего, и тем и другим. Во всяком случае, возбуждение не удавалось погасить даже теми освежающими фруктами «multers», великое множество которых потребляется летом в Скандинавии.

Тираж должен был начаться ровно в три часа дня. Разыгрывалось сто лотов, поделенных на три серии: первая — девяносто лотов от ста до тысячи марок каждый, на общую сумму в сорок пять тысяч марок: вторая — девять лотов от тысячи до девяти тысяч марок каждый, на ту же общую сумму; и третья — единственный лот на сто тысяч.

В противоположность тому, что творится обычно на лотереях такого рода, главный эффект устроители приберегли к самому концу. Самый большой выигрыш должен был пасть не на первый, а на последний номер, то есть на сотый. Отсюда и должен был идти постепенный накал страстей, впечатлений, волнений участников. Само собой разумеется, что каждый выигравший номер не мог участвовать вторично и в этом случае аннулировался.

Все это было заранее объявлено публике, и теперь оставалось лишь дожидаться назначенного часа. Стараясь сократить томительное время ожидания, присутствующие беседовали друг с другом, — конечно, большей частью о печальном положении Гульды Хансен. Сохрани она билет Оле Кампа, каждый из находящихся здесь искренне желал бы ей выиграть… во вторую очередь, разумеется, — после себя.

К атому часу несколько человек уже прочли сообщение, опубликованное в «Morgen Blad», и теперь пересказывали его окружающим. Вскоре все собравшиеся знали, что поиски сторожевика окончились неудачей и, следовательно, приходилось отказаться от надежды разыскать хотя бы обломки «Викена». Никто из его команды не спасся. И, значит, Гульда никогда больше не увидит своего жениха.

И еще одно сообщение взволновало толпу. Распространился слух о том, что Сандгоист решился-таки покинуть Драммен: кое-кто утверждал, будто его видели на улицах Христиании. Стало быть, он все-таки осмелится заявиться на розыгрыш? Если так, то злодею придется туго пред лицом разгневанной толпы! Как! Сандгоист придет на лотерею?! Да нет, этого не может быть просто потому, что не может быть никогда! В общем, скорее всего, ложная тревога, и не более!

В четверть третьего толпа взволнованно всколыхнулась.

Во дворе университета показался Сильвиус Хог. Все знали, какое участие принимал он во всем этом деле и как стремился заплатить долг признательности спасшим его детям фру Хансен.

Люди тотчас расступились. Благожелательное перешептывание, на которое Сильвиус Хог отвечал любезными кивками, быстро Переросло в оглушительные приветственные крики.

Однако профессор был не один. Когда народ потеснился, чтобы пропустить его к дверям, все увидели, что он ведет под руку какую-то девушку, а за ними следует неизвестный молодой человек.

Девушка… Молодой человек!.. По толпе словно пробежал электрический ток. Одна и та же мысль, словно искра, вспыхнула в мозгу у всех собравшихся.

— Гульда! Гульда Хансен!

Это имя разом слетело со всех уст.

Да, то была Гульда, смущенная до того, что, не поддерживай ее рука Сильвиуса Хога, она наверняка упала бы. Но он крепко держал ее — трогательную героиню этого празднества, на котором, увы, отсутствовал Оле Камп. О, как Гульде хотелось бы сейчас оказаться в своей скромной комнатке в Даале! Каким тяжким испытанием было для нее жадное любопытство толпы, пусть даже исполненной симпатии и сочувствия! Но профессор захотел, чтобы девушка пришла сюда, и она пришла.

— Дайте им место! Дайте место! — кричали со всех сторон.

Люди протискивались к Сильвиусу Хогу, Гульде и Жоэлю. Десятки рук тянулись к ним для рукопожатия. Десятки приветствий и утешений звучали на их пути. И как же радостно Сильвиус Хог принимал все эти проявления симпатии!

— Да-да, это она, друзья мои… Это моя маленькая Гульда, которую я привез из Дааля, — повторял он.

И, обернувшись, добавлял:

— А это ее брат Жоэль!

Потом шутливо просил:

— Смотрите не задушите их!

И он тряс рукою, онемевшей от множества крепких рукопожатий, поскольку она не была такой крепкой, как у Жоэля, которому тоже пришлось потрудиться на славу. Глаза профессора ярко блестели, хотя их и застилали легкие слезы волнения. Но вот факт, достойный внимания офтальмологов: [119]даже и слезы в его глазах излучали свет.

Депутату и его спутникам понадобилась добрая четверть часа и немало усилий, чтобы пересечь двор университета, войти в зал и разыскать стулья, приготовленные для них заранее. Наконец профессор уселся между своими юными друзьями.

В половине третьего на эстраде в глубине зала открылась дверь и оттуда вышел председатель бюро лотерей — внушительный, серьезный господин с типичной властной осанкой человека, призванного именно к председательству. Его сопровождали двое не менее серьезных ассистентов. [120]Вслед за ними появились шесть девочек, — все они были румяные, белокурые, голубоглазые, с пышными бантами в волосах и с теми красивыми руками невинных отроковиц, какими и подобает вытаскивать номера на розыгрыше лотереи.