Марина Цветаева. Беззаконная комета - Ирма Кудрова Страница 40

Беды продолжали и там ее преследовать. Заболел старший сын, первенец Андрюша, Ася вызвала его отца. Борис Трухачев примчался в Феодосию сразу, привез деньги, ободрил, дождался выздоровления сына…

4

Получив чин прапорщика, в июле 1917 года Сергей Эфрон вернулся из Петергофа в Москву. Он по-прежнему рвется на фронт, но не решается сделать это, жалуясь сестре:

«Марина совсем к этому не подготовлена… Ничто так не связывает, как любовь, и прав был Христос, который требовал сначала оставить отца своего и матерь свою, а потом только следовать за ним…»

В результате ему пришлось нести караул в Кремле и обучать солдат на Ходынском поле. Каждый день он возвращался домой без сил, с сорванным голосом, не в состоянии произнести ни слова. К этому присоединялись тошнота и головокружение. Отношение его к происходящему продолжало оставаться враждебным. Он открыто симпатизирует решительным действиям генерала Корнилова, назначенного 18 июля главнокомандующим русской армией и потребовавшего введения смертной казни на фронте и в тылу за нарушение воинской дисциплины. На Государственном совещании Корнилов потребовал и немедленного упразднения всех солдатских Советов и Комитетов, чем вызвал возмущение либерально-буржуазной интеллигенции. Но не Эфрона.

Москва. Очередь за продуктами. 1917 г.

Москва тем летом была буквально наводнена солдатами. Они заполняли улицы, лежали на траве в садах. Люди в серых шинелях висели гроздьями на подножках трамваев, ехали на крышах. Простой люд в подворотнях щелкал семечки, шелуха летела прямо в лица прохожих. Улицы давно не подметались, пестрые обрывки плакатов валялись повсюду. Большевистский лозунг «Мира и земли!» кружил головы. Прислуга отпрашивалась у хозяев в отпуск в свою деревню хоть на несколько дней, простодушно объясняя, что боится опоздать: мужики все разграбят в помещичьей усадьбе и на их долю ничего не достанется…

Дороговизна растет фантастическими темпами.

В августе Сергей и Марина знакомятся с давним другом Лили Эфрон большевиком Бернгардом Заксом. Он несколько лет отбыл в царских тюрьмах за революционную деятельность и был в числе тех, кого освободила Февральская революция. Благодарный за помощь, которую в течение многих лет заключения оказывала ему Лиля Эфрон, Закс приносит в дом Сергея фунт риса и немного хлеба. Это подношение, не смягчившее, впрочем, политической антипатии хозяина дома к гостю, само по себе знаменательно: фунт риса был уже царским подарком!

Марина настаивает на отъезде семьи в Крым. Однако это непросто. Эфрон готов перевестись по службе, например, в Одесский военный округ, которым командует друг Волошина генерал Маркс. Дело затягивается, хотя Волошин использует все возможные связи. Военным министром становится Борис Савинков – Максимилиан Александрович знаком и с ним. Но Марина не знает, что ее муж в эти недели пишет Волошину откровенно другое: «К ужасу Марины, я очень горячо переживаю всё, что сейчас происходит, – настолько горячо, что боюсь оставить столицу. Если бы не это – давно был бы у Вас… Я сейчас так болен Россией, так оскорблен за нее, что боюсь – Крым будет невыносим. Только теперь почувствовал, до чего Россия крепка во мне… С очень многими не могу говорить. Мало кто понимает, что не мы в России, а Россия в нас».

Глава 16 Никодим

1

Отъезд Марины в Феодосию в конце сентября 1917 года оставляет нам некоторые загадки. Она уезжает, не дождавшись отпуска мужа или перевода его на Юг по службе, о чем хлопотал Волошин. Уезжает без детей, хотя сначала предполагала забрать с собой обеих дочерей (Ирине нет еще и полугода!) или, в крайнем случае, Алю. Ее письма, написанные перед отъездом, выдают беспокойное возбужденное состояние. В объяснение его называются разные причины. «В Москве безумно трудно жить», – пишет Марина Волошину 9 августа. Ему же, 24 августа: «Я еду с детьми в Феодосию. В Москве голод и – скоро – холод, все уговаривают ехать». Но если это причина, почему она едет одна? Ему же, 25 августа: «Убеди Сережу взять отпуск и поехать в Коктебель. Он этим бредит, но у него сейчас какое-то расслабление воли, никак не может решиться… Я страшно устала. Просыпаюсь с душевной тошнотой, день, как гора…» Вере Эфрон 13 сентября: «Я сейчас так извелась, что – или уеду на месяц в Феодосию (гостить к Асе) с Алей или уеду совсем. Весь дом поднять трудно, не знаю, как быть… Я больше так жить не могу, кончится плохо».

Что значит уеду совсем? Что значит – кончится плохо? Письмо Сергея, отправленное в эти же дни Елене Оттобальдовне, как будто подтверждает внешние причины, способные объяснить вздрюченное состояние Марины. Он пишет о Москве: «Голодные хвосты, наглые лица, скандалы, драки, грязи как никогда и толпы солдат в трамваях. Все полны кипучей злобой, которая вот-вот прорвется…»

Но в ближайшие годы Марине и не то еще придется вынести. И вынесет. Истерическое состояние, и даже близкое к нему, ей совсем несвойственно. Но все-таки она уезжает! Чуть ли не внезапно и без всех – благо сестры мужа согласились присматривать за детьми.

Правда, она собирается через месяц вернуться. И даже надеется привезти с собой продуктов, хотя бы муки. Эта надежда не оправдывается: в Феодосии цены еще выше, чем в Москве, разве что нет очередей. Ясно одно: ей отчего-то необходимо уехать не откладывая, дабы внутреннее напряжение ее не разорвало. Неужто же все дело в Москве, кипящей злобой?

Заглянем в ее поэтическое хозяйство. Будем помнить при этом, что восстанавливать по ее стихам биографию нельзя ни в коем случае – слишком часто она откликается на чужое, безудержно экспериментируя, облекая даже случайный душевный импульс (не только свой – и чужой тоже!) в поэтические строки. И все же… Среди ее стихотворений августа – сентября некоторые настораживают. Вот отдельные строфы:

Смывает лучшие румяна – Любовь. Попробуйте на вкус, Как слезы – солоны. Боюсь, Я завтра утром – мертвой встану.

Это 19 августа. 20 августа – стихи «Из Польши своей спесивой…». 23-го – стихотворение «Иосиф», на известный библейский сюжет, с обороняющимся благородным героем; последняя строфа:

Спор Иосифа! Перед тобой – Что – Иакова единоборство! И глотает – с улыбкою – вой Молодая жена царедворца.

23 сентября – стихотворение, начинающееся: «Запах, запах / Твоей сигары! / Смуглой сигары запах!..» Тут, правда, упомянуты и Монако, и Вена, и рокот Темзы… А все-таки, все-таки… Наибольшая улика – само изобилие стихов со второй половины августа, с преобладающим в них настроем горечи, утраты, тоски, растерянности. Это верный знак глубинной взволнованности Цветаевой: стихи проливаются, как из набрякшей тучи, – одно за другим, пока наконец не просветлеет. И вот созданные 1 сентября:

Мое последнее величье На дерзком голоде заплат! В сухие руки ростовщичьи Снесен последний мой заклад. Промотанному – в ночь – наследству У Господа – особый счет. Мой – не сошелся. Не по средствам Мне эта роскошь: ночь и рот. Простимся ж коротко и просто – Раз руки не умеют красть! – С тобой, нелепейшая роскошь, Роскошная нелепость – страсть!

Теперь предложим возможное объяснение. Сергей Эфрон вернулся домой, окончив Петергофское училище, к середине июля. С этого момента и возникает во весь рост проблема, не беспокоившая Марину раньше: Никодим Плуцер-Сарна.