Братья Старостины - Георгий Морозов Страница 40

сыпную, некоторые брезгливо отряхивались и бежали отмываться. Вокруг раздавался громкий хохот. Опешивший комендант, находясь уже на безопасном расстоянии, вновь закричал:

— Пузин, выходи, хуже будет, все равно силой вытащим!

На попытку кого-то приблизиться вновь начался интенсивный обстрел. Потом из глубины уборной раздался глухой голос:

— Не выйду, пока не придет Тимонин.

Это начальник лагеря. Комендант был в нерешительности, не знал, что делать дальше, потом подозвал старшего надзирателя и дал ему какие-то указания. Тот направился в контору лагеря. Подполковника Тимонина не было, он отдыхал. Никто по баракам не расходился. Все с интересом ожидали концовки.

Через час появился Тимонин. Это был жесткий, с большим самомнением человек, грубо обращавшийся с подчиненными, не говоря уже о заключенных. Он уже, очевидно, знал, что здесь происходит, потому что, ни с кем не разговаривая, издали крикнул:

— Пузин! Что ты валяешь дурака? Выходи сейчас же!

— Не выйду, пока не дашь честное слово, что отменишь этап.

— Вылезай! Потом поговорим.

— Нет, ты вперед дай честное слово, — настаивал Пузин.

— Ладно, даю, — досадливо махнув рукой, сказал Тимонин и, повернувшись, пошел к себе. Он был явно недоволен, что ему сорвали отдых.

Пузин появился из уборной, по плечи облепленный темно-бурой массой, в воздухе поднялся отвратительный запах. На расстоянии его сопровождала охрана. В лагере его все же оставили, надолго ли, не знаю. Сам он был вором средней руки, долго сидел в заключении. Говорят, от него долго еще шел неприличный запах. Причиной его «геройства» была подружка из соседнего оцепления. Как она оценила глубину его привязанности к ней, неизвестно.

Пришел долгожданный День Победы. Всеобщая радость, радовались, конечно, и мы, но все же она прошла мимо нас. Амнистия 58-й статьи не коснулась, за исключением тех, кто получил по ней срок до трех лет, но таких людей было ничтожно мало. В нашем лагере — всего один человек.

Через некоторое время начали прибывать к нам первые партии сражавшихся на фронте. Большинство из них — бывшие в плену. Из рассказов, за что осуждены, подтверждалось, что окончание войны и победа над врагом нисколько не смягчили политики подозрительности, репрессий и беззакония, проводившейся нашим «мудрым и любимым отцом».

ТЭЦ (теплоэнергоцентраль)

Идет 1946 год. Меня неожиданно переводят в другой, соседний лагерь. Вновь надо приспосабливаться, заводить дружную компанию. Без этого нельзя, в одиночку погибнешь. Закон природы — борьба за существование — в лагере обнажен особенно остро и жестоко. Нужно помнить, что 58-ю статью, «контриков», как называют нас, и 59-ю статью — бандитов и разбойников, как в песне «две верных подруги — любовь и разлука», всегда умышленно соединяют вместе. Поэтому нужно быть готовым к возникающим стычкам с уголовниками.

Новая строительная зона, куда нас выводят, является огромной площадкой, на которой, кроме нескольких строений, разложены детали котла, поставленного США по ленд-лизу Советскому Союзу. Под открытым небом лежали большие барабаны, коллекторы, пучки длинных изогнутых труб, крупные блоки различных профилей и обилие разных ящиков с иностранными буквами. Некоторые стояли под навесами, более мелкие — в крытых складах. Во всем этом хозяйстве мне будет поручено разбираться. По чертежам определять, что еще не поступило, и комплектовать узлы для выдачи на монтаж.

Я узнал, что попал сюда по инициативе начальника этого строительного участка Сергея Николаевича Кожевникова. Опять помогла «палочка-выручалочка». Он был заядлым любителем футбола. Узнав, что я работаю по соседству на строительстве блюминга металлургического комбината, и выяснив по анкетным данным об окончании мной Московского энергетического института, он затребовал меня к себе на участок.

У Кожевникова я пробыл около полутора лет. Вернее, как говорят в лагере, «прокантовался». Котел поднимался уже к проектной сорокаметровой отметке, когда мне объявили о новом этапе.

В воспоминаниях о пребывании здесь сохранились два эпизода. Первый — печальный. С монтажной площадки сорвался вниз и разбился насмерть бригадир

монтажной бригады Коля Бурцев — молодой симпатичный парень, он сидел по какой-то бытовой статье и должен был через год освобождаться, мы с ним были дружны. Сорвался он, перебегая пролет между стоек по металлической балке, все делали это часто, делал и я. Сейчас, вспоминая об этом, содрогаюсь, тогда было не страшно. Кожевников очень ругался, обязал прораба следить, чтобы монтажники работали со страховками. Большой реакции это не вызвало. Смерть заключенного от несчастного случая — явление было обыкновенное. Второе событие было связано со вскрытием ящиков. Оборудование в них упаковывалось в бумагу, материю и разные тряпки. При первом же вскрытии в тряпках стали попадаться носильные вещи — кофты, рубашки, шарфы, наволочки и прочее, не очень изношенное. Некоторые из них нам удалось сбывать вольнонаемным в обмен на хлеб. Вскоре об этом пронюхали надзиратели, и при очередном вскрытии кто-нибудь из них стоял рядом и, что попадалось получше, забирал себе. Мы установили за ними слежку и стали выбирать момент, когда из них никого не было. Но как только сбивали мы верхнюю крышку, так тут же показывалась фигура надзирателя. Оказывается, мы тоже находились под скрытым наблюдением кого-либо из них. Достаточно начать вскрывать очередной ящик, как он появлялся тут как тут. Мы решили приглашать на вскрытие ящиков знакомого вольнонаемного и удачную находку передавать ему, но надзиратель грубо объявлял: «Найденные неучтенные государственные ценности заключенный должен сдавать охранным органам». Было до слез обидно потерять эту маленькую возможность пополнить наш скудный лагерный рацион питания.

Криволучье

Покидаю Нижний Тагил. Кончался 1947 год. Этап по разнарядке ГУЛАГа, направления не знаю. Вновь пересылка. Народу мало, несколько человек едут в одно место. Позднее узнаю, это сифилитиков перевозят в инфекционную больницу. Становится не по себе. Пользовались одной кружкой, висевшей на цепи у бачка с водой, и мисками, почти не мытыми, стоявшими стопкой на столе.

Поезд медленно, с длинными остановками, идет в сторону Москвы. Опять «столыпинское» купе. У нас внизу теснотища, на верхней полке «хозяин» купе, напротив его «шестерка», здоровенный мужичища с ту нова-

тым лицом. Вторая «шестерка», тоже здоровяк, находится среди нас. Обе «шестерки» очень боятся своего шефа, подобострастно и беспрекословно выполняют все его распоряжения. Шеф, то есть хозяин, — худощавый молодой блондин с интеллигентным лицом. Интеллектуально явно выше своих прислужников. Я это понял из разговора, когда он выяснял, кто его спутники, сидящие внизу.

Меня поражали его влияние на своих подчиненных, каждый из которых мог придавить его, как котенка, и особенно отношение к нему охранника. Он быстро появлялся при каждом его вызове и выполнял все его просьбы. Охранник позволял ему и его помощникам входить в другие купе вагона и даже в соседние вагоны по договоренности с другими охранниками.