Филипп Орлеанский. Регент - Филипп Эрланже Страница 40

За ангельской внешностью мадам де При таятся деспотичная алчность и страстное желание стать второй мадам де Монтеспан или новой Дианой де Пуатье.

Мадам де Тансан, которая предпочла монастырю интриги, кокетство и похождения, не залетала столь высоко. В самом начале эпохи регентства, столь многообещавшей, взлет мадам де Тансан чуть было не оборвался из-за ребенка, неуместного подарка Дестуша. Но не тут-то было! Честолюбивая женщина оставляет ненужную обузу, будущего д’Аламбера, на ступенях церкви и продолжает свой путь наверх. Это было время, когда всем заправляли женщины, и только революция положит этому конец. Каждая кокотка обзаводилась собственной дипломатической и финансовой системой, своими протеже и своими покровителями. И только у Филиппа не будет своей мадам де Ментенон.

Мадам де Тансан распахивает двери своего салона перед учеными и писателями, ведет себя с ними как с грандами. Этого оказывается достаточно, чтобы приручить музы.

У одной из придворных дам герцогини де Бёрри, мадам де Ла Вьёвиль, была дочь, Мари-Мадлен, которая очень неудачно вышла замуж — за графа де Парабер, совершенного пьяницу. Это была соблазнительная, веселая и добродушная брюнетка. Этих качеств вполне хватало, чтобы числиться «султаншей» среди дам, которых Филипп отличал своим вниманием. Регент дарит ей бриллианты, драгоценные украшения, дом в Аньере, где он охотно проводит время: рядом с Мари-Мадлен Филипп отдыхает.

При этом он не забывает и о мадам де Сабра, заклятом враге «султанши». Сен-Симон, которого трудно заподозрить в лести, говорил, что «она была самой красивой из всех дам, самой обходительной, самой пикантной и самой благородной». Мадам де Сабра правит в Севре так же, как ее соперница — в Аньере, но время от времени ее снедает желание заняться политикой, что, возможно, мешает полной победе над наивной графиней де Парабер.

Юный Фронсак, в будущем герцог де Ришелье, был любимцем придворных дам и даже белошвеек. Женщина не могла играть какую-нибудь роль в обществе, если он обошел ее своим вниманием. Этот Дон Жуан питал мстительные чувства к регенту из-за своего короткого пребывания в Бастилии, куда его отправили за участие в дуэли, и клялся переманить у него всех любовниц. Перед ним не устояли ни мадам де Парабер, ни мадам де Сабра, а Филипп только веселился. Он смеялся и тогда, когда Мари-Мадлен сменила Ришелье на Носе, а Носе — на Клермона: ревность казалась тогда немыслимой, устаревшей, как вышедшее из моды платье.

Мир менялся на глазах. Вот новые творения архитекторов Боффрана, Леблона, де Котта, которыми увлекалась вся Европа: необычная мебель, оттоманки; вот платья нового покроя, означавшие настоящую революцию в моде; вот снова открывается театр Итальянской Комедии, закрытый в 1695 году из-за непочтительности, допущенной по отношению к мадам де Ментенон. Это был спор между итальянской и французской музыкой, спор между новым и старым. Мир открыл для себя теорию Ньютона, появились первые издания «Мемуаров» кардинала де Реца, «Письма» мадам де Савиньи, в Париже открылось посольство Персии, а за ним — Турции, что вызвало жгучий интерес к Востоку; в Париже стали появляться образованные люди из других стран, стекающиеся сюда в надежде получить дворянское знание — и французские салоны, некогда столь презрительно относившиеся ко всему иностранному, становятся космополитичными.

Кажется, что в обществе бурлит неугомонная весна. Вновь входят в моду дуэли, почти забытые после Фронды. Герцог де Ришелье сражается на пистолетах с господином де Полиньяком и с господином де Несле. И все складывают куплеты, сочиняют анекдоты, пьют, стараются поймать удачу и разбогатеть.

Регент, который относится к своему времени как зритель, а не как судья, ищет художника, способного запечатлеть дух эпохи, ее «праздничное легкомыслие». Он останавливает свой выбор на протеже финансиста Кроза, Антуане Ватто, который работает над полотном для вступления в Академию художеств. Ему и доверяет регент роспись Ля-Мюетт, сладострастного жилища герцогини де Бёрри, а затем назначает Ватто королевским художником.

Чахоточному Ватто исполнилось тридцать лет. Он сформировался в трагический период последней войны, видел ее ужасы и ее демагогию. Своему учителю Клоду Жилло он обязан любовью к героям итальянской комедии, но его совершенно не интересует душа его моделей. Он стал идеальным выразителем своего ненасытного и порочного времени, оставаясь при этом грустным и целомудренным.

Покончив с семейными визитами, герцог Орлеанский возвращался к себе и проходил в небольшие апартаменты, вход в которые охранялся многочисленной и неприступной гвардией. Теперь его высочество недоступен ни для кого.

Освещая дорогу факелом, старый слуга Ибане провожает своего господина до порога столовой. Филипп приглашает его войти.

«Месье, — лаконично отвечает слуга, — мои обязанности заканчиваются у этого порога. Я не ищу дурных компаний и сильно сожалею, что вижу вас среди них».

Такой ответ приводит принца в прекрасное расположение духа.

В комнате, обитой розовой с золотом тканью, все дышит приятностью. В серебряных подсвечниках зажжены свечи, сверкает хрусталь, фарфор бросает причудливые тени на драгоценное кружево, букеты цветов источают тонкий аромат.

Веселое щебетанье и стук каблучков на лестнице возвещают появление прекрасных дам. Смеясь, они снимают маски, прикрепляют соблазнительные мушки, украшают прически драгоценными камнями.

К ним присоединяются их кавалеры, известные своим распутством и отобранные исключительно по их дурной репутации развратников, острословов и пьяниц. Тут Ришелье, тут старший Брогли, Носе, Канийак, Бранка, Бирон, Фаржи, несколько офицеров, иногда — кое-кто из заезжих англичан и, конечно, толстый Риом.

Из дам здесь бывали герцогиня де Бёрри, мадам де Парабер, де Сабра, де Жевр, де Сеса, де Пиколя, иногда — мадам де Тансан и «девочки из оперы». Яркий бархат мужских камзолов оттенял пастельные тона дамских туалетов.

Беседа быстро принимает насмешливое направление. Не было ни одного сколько-нибудь заметного человека при дворе или в Париже, которому здесь не перемывали бы косточки. Регент, конечно, от души забавлялся, хлопал удачным эпиграммам, но никогда не клал их в основу своих суждений как главы государства.

Регента ничто не способно растрогать или взволновать. После отъезда мадам д’Аржантон и скандала 1712 года что-то заледенело в душе Филиппа. У него было лишь два слабых места: безумная нежность к герцогине де Бёрри и привязанность к маленькому королю — кроме них он никого по-настоящему не любит. Что же до ненависти или просто злопамятности — эти чувства ему неведомы.

Удивительно, что после всех ударов судьбы он сохранил столько доброты и юмора. Но даже когда он смеялся, что-то грустное было в его лице, как у персонажей Ватто.

Некогда крепкое здоровье герцога Орлеанского пошатнулось после ран, полученных в битве при Неервиндене, а затем под Турином, и окончательно было подорвано победой моралистов, разлучивших его с единственным существом, рядом с которым он чувствовал себя нормально. И теперь в свои сорок один год Филипп не мог сделать резкого движения без риска потерять сознание. Тем не менее он отказывается вести более здоровый образ жизни, боясь, что без вечерних попоек у него утром не станет сил составлять депеши. Странный невроз! Вечерние развлечения и спиртное позволяли этому человеку справляться с изнурительной работой днем. А жизнь тем временем проходит, и принц относится к этому обреченно. Почему власть досталась ему так поздно?