Русский национализм и Российская империя - Эрик Лор Страница 40

* * *

Указы 2 февраля 1915 г.

В ответ на усиливающееся давление со стороны военных и прессы комитет, возглавляемый А.С. Стишинским, представил на рассмотрение Совета министров пакет из трех узаконений, которые были подписаны царем 2 февраля 1915 г. и вступили в силу на основании ст. 87 Основных законов [112]. Первый указ касался вражеских подданных. Он вводил еще большие ограничения на приобретение земельной собственности, чем те, что были введены в сентябре 1914 г., и предполагал прямое государственное управление имуществом и землями фирм, учрежденных по законам неприятельских государств. В указе также содержалось требование уволить всех вражеских подданных, занимавших административные посты в организациях, владеющих землей. Эти меры распространялись на территорию всей империи.

Наиболее важные статьи указа содержали требование об отчуждении земельных имуществ, принадлежавших вражеским подданным на огромных территориях империи, включая большинство западных и южных губерний, Кавказ и Приамурское генерал-губернаторство [113]. Земли и вообще вся недвижимость за пределами городских поселений должны были быть описаны местными властями, а сведения о них опубликованы в течение двух месяцев. После публикации для владельцев устанавливался определенный срок (от шести месяцев до двух лет) для продажи своего имущества. Если же выселенцу не удавалось осуществить продажу в указанные сроки, его имущество принудительно продавалось местными властями с публичных торгов.

Кроме того, еще один важный пункт указа предписывал в течение одного года прекратить все виды арендных отношений (официальных или неофициальных), включая аренду квартир, садов и домов. Это требование относилось и к долговременной «бессрочной» аренде, что на самом деле практически не отличалось от полноправного владения. В конце концов земли, принадлежавшие обществам и фирмам, учрежденным по законам неприятельских государств, и товарищества, в которых хотя бы один из акционеров или пайщиков был вражеским подданным, должны были отчуждаться до истечения установленного срока.

Второй и третий указы относились к значительно большему числу российских подданных немецкого происхождения. Они затрагивали всех лиц, подпадавших под следующие категории: 1) члены волостных земледельческих, сельских, колонистских или общинных учреждений, образованных бывшими австрийскими, венгерскими или немецкими подданными или иммигрантами немецкого происхождения; 2) лица, зарегистрированные в поселениях колонистов на территории Холмской губернии и Варшавского генерал-губернаторства; 3) лица, принявшие российское подданство после 1 января 1880 г. Эти указы относились к десяти польским губерниям (Привислинский край) и территориям, протянувшимся в виде пояса шириной 150 верст (160 км) вдоль западных и южных границ империи от Финляндии до Каспийского моря, а также к 100-верстной зоне по границе с Привислинским краем.

Карта I

Если февральские указы относились к сравнительно небольшим территориям вдоль границ империи и могли с оговорками рассматриваться как меры безопасности, то относительно значительной площади земель, подлежавших экспроприации, возникал вопрос: кому это выгодно? Уже 28 января 1915 г., за несколько дней до опубликования февральских указов, член Государственного Совета Г.А. Лашкарев на одном из заседаний предложил передать земли колонистов раненым солдатам, награжденным за отличия в боях, а также придержать эти земли для «представителей русской национальности». По его мнению, к кругу избранных следовало причислить и польских героев войны, что должно было способствовать лояльности польских крестьян, однако других славян, весьма многочисленных в Западном крае, привлекать к раздаче не следовало.

Это предложение было быстро подхвачено прессой. Некоторые консерваторы считали, что земли надо передать дворянству, но количество их оппонентов с левого и правого флангов политического спектра было слишком велико. Представители левых высказывались в пользу безземельных и малоземельных крестьян, в то время как чиновничество и правые публицисты из западных пограничных губерний отдавали предпочтение национальному, а не классовому фактору. Например, один чиновник из Волынской губернии в широко распространенной докладной записке заявлял, что землю следовало отдать русскому дворянству, и аргументировал свое предложение не столько с классовых позиций, сколько в свете продолжавшейся борьбы русских и поляков за общественное и политическое влияние. Он писал, что главной проблемой этого региона было недостаточное количество образованных русских землевладельцев, которые уравновешивали бы в общественном и политическом плане польских землевладельцев. Он утверждал, что конфискованные земли в Волынской губернии должны перейти русскому дворянству, а не безземельным или малоземельным крестьянам, поскольку последние не играли существенной роли в поддержании общественного, политического или экономического равновесия в постоянной борьбе с польским влиянием.

Февральские указы не способствовали достижению ни одной из этих целей, поскольку они допускали продажу земли любому желающему с публичных торгов. Но задача перераспределения вскоре вытеснила первоначальные, якобы вызванные заботой о безопасности государства цели данных мероприятий. Когда 2 мая 1915 г. Совет министров собрался для обсуждения указов и их будущей реализации, вопрос о землях вражеских и враждебных подданных и их перераспределении уже приобрел характер прямой угрозы безопасности государства. Военные активно проталкивали вариант использования этих земель в качестве награды для отличившихся солдат, в то время как большинство министров выступали за передачу земли Крестьянскому банку для дальнейшего распределения среди крестьян. Четыре члена Совета, включая Сазонова, который изначально выдвинул идею февральских указов, в частном порядке заявили о своем несогласии с новыми предложениями, которые, по их мнению, коренным образом изменят цели указов и будут способствовать распространению среди крестьян идеи о том, что принудительное отчуждение земли разрешено и одобряется государством. Их возражения были отвергнуты большинством Совета министров и, что гораздо важнее, самим царем, который написал на журнале заседания Совета: