Гвардейское столетие - Александр Бушков Страница 40

«Конституция, написанная Никитою Муравьевым, как он сам сознавался впоследствии, не имела практического смысла, вследствие незнакомства с бытом русского народа и незнания существовавших законов… Н. Муравьев точно так же не знал быта русского народа, как большая часть его товарищей. Николай Тургенев объявил в первом издании „Опыта о налогах“, что деньги, вырученные от продажи книги, назначаются для выкупа крепостных крестьян, посаженных в тюрьму за долги, между тем как крестьяне не могли сидеть в тюрьме за долги, по закону им можно было дать взаймы не более 5 рублей». Это не какой-нибудь реакционер из III отделения клевещет на «выдающихся представителей» – это отрывок из мемуаров декабриста А. Муравьева, родного брата вышеописанного Никиты…

Да и мотивы иных славных революционеров, мягко говоря, не блещут благородством…

Вот Якушкин, вызвавшийся в 1817 г. на одном из секретных совещаний убить Александра I. «Будучи томим несчастной любовью и готов на самоубийство, вызвался на совещании в Москве покуситься на жизнь Императора». Печальник народный…

Вот Якубович, тоже порывавшийся убить Александра I. Причина опять-таки чисто бытовая и далека от светлых идеалов: Якубовича император считал человеком, спровоцировавшим знаменитую «дуэль Завадовского» – и, исключив из гвардий, отправил в драгунский полк на Кавказ. Якубович несколько лет таскал в кармане этот полуистлевший приказ, нарочно не залечивал рану на лбу, чтобы подольше не заживала – и обещал каждому встречному-поперечному, что проткнет императора «цареубийственным кинжалом». Когда Александр умер, поводов для вендетты вроде бы не стало, но Якубович, видимо, набрал такой разгон, что остановиться уже не мог. И заявился на Сенатскую – о его тамошних «подвигах» чуть позже…

Вот Анненков, блестящий кавалергард, прототип главного героя романа Дюма «Учитель фехтования» и возлюбленный французской красотки Полины Гебль. На одном из балов «из озорства» начал «настойчиво и некрасиво» ухаживать за женой своего товарища Ланского – так, что оскорбленный муж вызвал шалопая на дуэль. Она состоялась здесь же в парке. Первому выпало стрелять Ланскому, но он послал пулю в воздух – и честь соблюдена, и обидчик великодушно прощен. Анненков в ответ… долго целится, потом убивает товарища наповал. Наказание – три месяца крепости. Корнет Анненков был любимцем императора Александра…

И, наконец, Петр Каховский, убийца Милорадовича. Отдельная песня…

В 1816 г. разжалован из юнкеров в рядовые и сослан на Кавказ в действующую армию. По советским объяснениям, за «вольнодумство. На самом деле – „за шум и разные неблагопристойности в доме коллежской асессорши Вангерстейм, за неплатеж денег в кондитерскую лавку и леность к службе“.

«Смоленский помещик, проигравшись и разорившись в пух и прах, он приехал в Петербург в надежде жениться на богатой невесте; дело это ему не удалось. Сойдясь случайно с Рылеевым, он предался ему и Обществу безусловно. Рылеев и другие товарищи содержали его в Петербурге на свой счет». Это о сподвижнике вспоминает декабрист Якушкин.

Рылеев, между прочим, кормил-поил приживальщика не зря. По документам Следственной комиссии, в день последнего перед мятежом собрания Рылеев уговаривал Каховского еще до присяги проникнуть во дворец и убить императора Николая – поскольку Каховский «сир», ни родных, ни близких у него почти что нет, а значит и плакать по нему особенно некому. Каховский пообещал, но струсил…

Да, вот еще что. Вступление Наполеона в Москву застало Каховского одним из воспитанников тамошнего пансиона. Пятнадцатилетний «шляхтич» быстро свел знакомство с французскими солдатами и вместе с ними мародерствовал по опустевшим домам…

Хорошенькая компания, право…

Так чего же они хотели для России? Каждый – своего. Кому что в голову взбредет.

Трубецкой, представитель «умеренных», стоял за ограниченную конституцией монархию и освобождение крестьян на волю с небольшим наделом. Пестель был вроде бы радикальнее – он предлагал конфисковать половину всех помещичьих земель в особый фонд и наделять из него землей отпущенных на волю – и опять-таки без земли – крестьян. Вот только полковника подвело то же «знание жизни», что у вышеописанных: в своих теоретических расчетах он считал «среднее российское поместье» равным по площади тысяче десятин – но таких в стране было только пятнадцать процентов!

Так что споры о будущем России представляли собой не более чем те самые «мечтательные крайности» из записки Пушкина. При редких попытках перейти к реальному делу начиналась форменная комедия. Н. И. Тургенев предложил членам тайного общества ради практических шагов освободить собственных крепостных. Ему бурно аплодировали, но никто крестьян не освободил – сам Тургенев, впрочем, тоже. Как-то недосуг было.

Якушкин, правда, единственный из всех кое-какие действия предпринял. Собрав своих крестьян, он торжественно объявил, что намерен их освободить из рабства… но без клочка земли! По мысли реформатора, он собирался разделить свою землю на две части – на одной половине работали бы за плату наемные батраки, вторую крестьяне брали бы у него в аренду.

Недолго думая, крестьяне отказались. Их слова вошли в историю: «Ну, так, батюшка, оставайся все по-старому: мы – ваши, а земля – наша».

Растроганно пересказывая это событие в мемуарах и говоря о себе самом в третьем лице, Якушкин дает такое объяснение: «Его любили, не хотели с ним расставаться…»

Он так ничего и не понял, придурок! Ни о какой любви и привязанности речь не шла вовсе, мужики попросту проявили здравую сметку и извечный крестьянский практицизм. Реформы в варианте барина обрекали их на полнейшую неопределенность будущей жизни. Никому не хотелось становиться безземельными батраками. А что до аренды, то и это, безусловно, было вилами на воде писано. В самом деле, трудно предугадать, что стукнет барину в голову завтра. Сегодня он согласен сдавать земли под пахоту, а там, чего доброго, выстроит на них какой-нибудь бельведер с фонтанами. А не он сам, так наследники, которым затеи предшественника могли прийтись не по нутру…

Одним словом, вместо толковых аграрных идей была сущая белиберда, совершенно оторванная от реальной жизни. А посему наши герои как-то незаметно перешли к идее цареубийства – вот это было как-то привычнее для гвардейских хлыщей…

Никита Муравьев и Пестель решительно стояли за цареубийство. Остальные жеманились. Не столько из гуманности, столько оттого, что это выставило бы их в невыгодном свете перед общественным мнением. Тогда родилась идея «обреченного отряда» – царя должна была убить группа заговорщиков, вроде бы не имевшая отношения к тайному обществу. Для пущей конспирации убийц предполагалось после «дела» отправить в изгнание или даже казнить, отсюда и предложение Рылеева Каховскому.

И, наконец, особого рассмотрения заслуживает «манифест», обнаруженный после разгрома мятежа в бумагах выбранного «диктатором восстания» князя Трубецкого. Его просто необходимо привести целиком.

«В манифесте сената объявляется: