Софья Алексеевна - Нина Молева Страница 41

— Без силы, известно, нельзя. Людишкам в страхе сызмальства пребывать должно — где родители, где наставники да начальники, где священство. А страху без силы не внушить.

— Так уж, великий государь, Господь положил. Вот у боярина Ордина-Нащокина сынок-от от бесстрашия что учудил. И самому пользы никакой, и отцу одни горькие слезы. Какое бы место сейчас Воин Афанасьевич занимал хоть в том же Посольском приказе — ведь в нем службу начинал. Ан сбежал за границу, уворовал, презрев неизреченную к нему милость твою государскую. Повидал, никак, Германию, землю французскую, голландскую, датскую, польскому королю послужил, да только недаром пословица говорит: где родился, там и сгодился.

— Воин свое наказание понес, что уж там толковать.

— Понес, говоришь, великий государь? И это наказание за все его великие прегрешения? Разрешил ты ему, государь, года два назад вернуться, в отцовской деревне поселиться.

— А то забыл, Богдан Матвеевич, что в прошлом году сослан был Воин Афанасьевич под крепкий караул в Кириллов-Белозерский монастырь?

— Так до Андрусовского мира, а там и вовсе свободу ты ему, великий государь, вернул, про изменничество его забыл.

— Нет, боярин, на забывчивость мою не сетуй. Не грешил ею и, Бог милостив, николи грешить не буду. Афанасия Лаврентьевича обижать не хочу, а про сына его велел отцу Симеону комедию написать — о блудном сыне. Вчерась мне прочел начало — отменно получается. И все в виршах. Другим для острастки. Вернемся из Серебряной палаты, велю рукопись тебе дать — сам почитаешь. Царевна Софья Алексеевна весь пролог на память затвердила — порадовать родителя захотела.

Благороднии, благочестивии,

Государие премилостивии!

Не тако слово в памяти держится,

Яко же аще что делом явится.

Христову притчу действом проявити

Зде умыслихом и чином вершити.

О блудном сыне вся речь будет наша,

Аки вещь живу, узрит милость ваша.

Всю на шесть частей притчю разделихом,

По всяцей оных нечто примесихом

Утехи ради, ибо все стужает,

Еже едино без премен бывает.

Извольте убо милость си явити,

Очеса и слух действу приклонити:

Тако бо сладость будет обретенна,

Не токмо сердцем, но душам спасенна.

Велию пользу может притча дати,

Токмо извольте прилежно внимати.

А имениннице моей возьму зеркальце веницейское в серебряной оправе, приборец столовый — вилку с ножичком да пуговок золоченых набери на душегрею. Давно о них поминала. Да, вот еще припомнились вирши Симеоновы:

Юным се образ старейших слушати,

На младый разум свой не уповати;

Старим — да юных добре наставляют,

Ничто на волю младых не спущают.

Уж на что суров архимандрит Чудовской Иоаким, а и тот похвалил. Царевич с царевнами положили комедию сию разыграть — нам с царицей представить.

— Сами царевны, великий государь?

— А что за грех? Патриарх благословил Софью Алексеевну самого блудного сына изобразить: больно славно вирши читает.

— Тебе виднее, великий государь.

23 февраля (1669), на день памяти священномученика Поликарпа, епископа Смирнского, преподобного Поликарпа Брянского и преподобных пустынников Сирийских, у царя Алексея Михайловича родилась царевна Евдокия Алексеевна Меньшая и сразу после родов преставилась.

— Государыня-сестрица Марфушка, что с государыней-матушкой? Что с ней, болезной? И сестрицу Евдокию Алексеевну погребать не поднялася, все лежит да лежит.

— Захворала государыня-матушка, Софьюшка, тяжко захворала. Оттого и дохтуров столько собралося.

— А повидать государыню-матушку, хоть глазком на родимую взглянуть…

— И не проси, Софьюшка, не велено.

— А тебе можно? Почитай цельными днями из опочивальни не выходишь, а мне хоть издаля, коли подходить не велено.

— Молода ты, царевна-сестрица, у больной сидеть, в двенадцать-то годков. В возраст еще не вошла.

— А нешто государыня-матушка нам не порадуется, слова доброго не захочет сказать?

— Нетути, Софьюшка, нетути. Ты младшеньким-то нашим не говори: без памяти наша матушка, вся ровно полымем горит, никого не узнает, не говорит, только что стонет, да так жалостно-жалостно. Не до нас ей, Софьюшка.

— Ахти, страх какой! Чего ж теперь будет, Марфушка, не томи, скажи, царевна-сестрица!

— Одно тебе скажу, Софьюшка, иди в свой покой. Лучше станет государыне, всех царевен да царевичей позовут, хуже — тоже… позовут. Иди, царевна-сестрица, Господь с тобой. Вон Катерина Алексеевна да и младшенькие все тихо сидят, одна ты у нас беспокойная душа. Дай перекрещу тебя, девонька.

— Кого это ты отправила, Марфушка?

— Царевну Софью Алексеевну, государь-батюшка, кого ж еще. Так рвется к государыне, так рвется — не удержишь. Который день Христом Богом меня молит в опочивальню ее допустить.

— А ты вдругорядь и пусти, доченька, теперь уж все едино…

— Неужто плохо так, государь-батюшка? Не верю, ни за что не поверю!

— Тише, тише, царевна. Дохтур сказал, нет надежды — Антонов огонь [67]всю государыню нашу охватил. От него не спасешься.

— Антонов огонь! Страсть какая… А может, ошибся, дохтур? Может, лекарям каким велеть прийти? У одного средства нет, у другого найдется?

— Думаешь, иных не спрашивал? Все одно твердят: не жилица, мол, больше государыня, не жилица.

— Господи, а ведь Иванушке, царевичу нашему Ивану Алексеевичу всего-то два с небольшим годика набежало, да и Семену Алексеевичу четырех нет. Каково им-то, несмышленышам, будет?

— О том и молюсь ежечасно, чтобы Господь их юность помиловал, не лишил родительницы. И то сказать, двенадцать раз царица рожала, а вот на тринадцатый — на-поди. Пока в силах была, имена деток, что твою молитву, твердила. За каждого из чад своих у матери сердце болело. Жалостливая она, государыня-царица. Если сочтет Господь ее дни, быть тебе за старшую в семействе нашем, Марфушка, весь царский дом держать. Да ты у меня умница, все-то сумеешь, все у тебя получится.

— Не говори так, государь-батюшка, прежде времени не говори. Так сердечушко и рвется, так и рвется…

4 марта (1669), на день памяти преподобного Герасима Вологодского, преподобного Иоасафа Снетогорского Псковского и благоверного князя Василия Ростовского, преставилась царица Мария Ильична.

— Когда повелишь, великий государь, дела докладывать? С иными обождать можно, а украинские да астраханские промедления не терпят. Не по чину мне их самому решать — твое государево слово надобно.