В стране драконов. Удивительная жизнь Мартина Писториуса - Меган Ллойд Дэвис Страница 41

Поскольку всех моих коллег поощряют продолжать образование, я подал заявление на заочное обучение в одном университете, но мне ответили, что вначале я должен окончить курс средней школы. Никто не желал меня слушать, как бы терпеливо я ни пытался объяснить, что только что окончил курс другого университета и был одним из лучших в своем выпуске. Гора, на которую я взобрался, чтобы добиться своей квалификации, ничего не значила, когда я попытался поступить в новое учебное заведение, где был собственный свод правил.

Так что теперь я каждый вечер занимаюсь, придя домой с работы, готовясь к сдаче экзаменов на школьный аттестат, как 16-летний подросток. И размышляю, есть ли какой-то смысл пытаться двигаться вперед в жизни, если бремя всевозможных препятствий временами кажется мне неподъемным. Думая обо всем этом, я опасаюсь потерять веру в то, что заслужил свое место в жизни, и утратить желание за него бороться.

Только когда я наконец отказался от жизни, до меня дошло, что веревки и кандалы не нужны, чтобы привязывать нас к этому миру, даже самые незначительные поступки способны сохранять эту привязанность.

В 1998 году мне был 21 год. Я начал осознавать себя за шесть долгих лет до этого, и к тому времени был убежден, что никто никогда не узнает, что внутри я снова стал цельным. После стольких лет напрасных надежд, что меня смогут спасти, мысль о неизбежной сокрушительной монотонности моего существования заставила меня закрыться изнутри. Я просто хотел, чтобы моя жизнь закончилась, и мое желание едва не исполнилось, когда я серьезно заболел пневмонией.

Узнав, что мне придется снова отправиться в тот самый загородный интернат, который я так ненавидел, я наконец полностью сдался. Помню, как родители взяли нас всех с собой, чтобы повидаться с друзьями. Пока мама кормила меня обедом, я понял, что ничего не смогу сделать, чтобы показать хоть кому-нибудь свое нежелание снова ехать туда. Мои родители не имели ни малейшего представления о том, какое отчаяние мучило меня, пока они болтали и смеялись.

На следующей неделе у меня начался насморк, который быстро усилился. Вскоре стало ясно, что это не просто простуда: стала подниматься температура, и меня начало рвать. Я заболел настолько сильно, что родители отвезли меня в отделение «Скорой помощи» местной больницы, где врач выдал мне какое-то лекарство, а потом снова отослал домой. Когда мне вновь стало хуже, мама снова отвезла меня в больницу и потребовала, чтобы кто-нибудь сделал мне рентген грудной клетки. Тогда и обнаружилось, что у меня пневмония.

Мне было все равно, станут меня лечить или нет. Единственное, о чем я мог думать, – это что меня отошлют прочь, когда папа уедет в предстоящую деловую поездку. Я понимал, что больше этого не вынесу. Когда у меня начали отказывать почки и печень, я слышал, как родители в тревоге переговариваются, сидя возле меня, а я то терял сознание, то вновь приходил в себя. Я понимал, что нахожусь в палате вместе с другими пациентами, а иногда слышал, как медсестры торопливо пробегали мимо, когда раздавался очередной звонок вызова.

Печаль расколола меня изнутри. Я устал жить. Я больше не хотел бороться. Когда на лицо надевали маску, чтобы дать мне кислород, я молился, чтобы ее сняли; когда физиотерапевт приходила разминать мои ребра, чтобы прочистить грудь, я надеялся, что она не сможет этого сделать; когда меня пытались кормить через трубку, пропихивая ее в неподатливое горло, я желал только, чтобы меня оставили в покое.

– Я должна вставить тебе эту штуку, – говорила врач почти сердито. – Ты умрешь, если я этого не сделаю.

Услышав эти слова, я обрадовался. Я молился о том, чтобы инфекция, пытавшаяся овладеть моим телом, победила меня и избавила от этого ада. Я слышал, как мои родители обсуждают информационный бюллетень, лежащий возле моей койки, который папа всегда прочитывал, приезжая в больницу. Ким тоже навещала меня, и грохот сабо, которые она носила, эхом отдавался в коридоре снаружи моей палаты, а свет ее улыбки, когда она глядела на меня, почти прорезал тьму. Но мне ничто не помогало, и я слышал, не вслушиваясь, как медсестры жалуются друг другу на условия работы или обсуждают свидания со своими бойфрендами.

– Я хорошенько рассмотрела его, когда он входил в кинотеатр передо мной, – рассказывала одна другой, купая меня. – У него такая сексуальная задница!

– У тебя только одно на уме, – шутливо попрекала ее другая, посмеиваясь.

Было такое ощущение, что меня все глубже и глубже втягивает в кроличью нору. Я побуждал свое тело сдаться. Я был никому не нужен в этом мире, и никто не заметил бы, если бы я исчез. Будущее меня не интересовало, потому что единственное, чего я хотел, – умереть. Поэтому надежда на близкий конец, когда она появилась, была похожа на порыв свежего воздуха, залетевший в склеп.

Однажды днем я лежал в постели и услышал, как кто-то разговаривает с медсестрой. Затем передо мной возникло лицо, и я сообразил, что это женщина по имени Мира, с которой я был немного знаком. Она работала в офисе, где мой отец принимал подписанные чеки, исполняя обязанности председателя исполнительного комитета моего стационара. Но теперь Мира пришла проведать меня, и я не мог понять, почему она это сделала, поскольку прежде меня всегда навещали только родные.

– Как ты, Мартин? – спросила Мира, наклоняясь надо мной. – Мне захотелось прийти повидаться с тобой, потому что я слышала, что ты очень болен. Бедняжка! Надеюсь, за тобой здесь хорошо ухаживают.

Лицо склонившейся надо мной Миры было встревожено. Когда она нерешительно улыбнулась, я вдруг осознал, что другое человеческое существо, не связанное со мной ни узами крови, ни обязательствами, думает обо мне. И как бы я этому ни сопротивлялся, это осознание придавало мне сил. После этого я почти бессознательно начал обращать внимание на теплое отношение ко мне других людей: одна медсестра, сказавшая другой, что я ей нравлюсь, потому что я замечательный пациент; сиделка, смягчавшая мою раздраженную кожу, втирая в плечи лосьон, чтобы у меня не развивались пролежни; мужчина, который улыбнулся, проходя мимо меня, сидевшего в машине в тот день, когда я выписался из больницы. Все это случилось не одновременно, но, оглядываясь назад, я понимаю, что именно эти крохотные жесты доброты со стороны незнакомых людей были тем, что смогло восстановить узы, привязывавшие меня к миру.

Окончательно меня привязало к нему то, что случилось, когда я вернулся в свой стационар. Несмотря на все события, убеждавшие меня, что у меня есть свое место в этом мире, среди моих чувств преобладало разочарование: я не способен даже умереть как следует! Воздух наполнял мои легкие, я просыпался по утрам и засыпал по вечерам, я ел пищу, чтобы подкреплять свои силы, грелся на солнышке, точно растение, которому требуется уход. Я ничего не мог сделать, чтобы помешать людям поддерживать во мне жизнь.

Но однажды, когда я лежал в кресле-мешке, рядом со мной уселась сиделка. Она была новенькой, я не знал ее, но ее голос, когда она заговорила со мной, оказался мне немного знаком. Она взяла в ладони мою ногу, начала массировать ее, и я почувствовал, как она разминает мою уродливую, больную стопу ладонями, смягчая узлы и ослабляя напряжение. Я не мог поверить, что она по доброй воле пожелала коснуться меня, и это явилось одной из тех крохотных причин не отказываться от жизни наотрез. Может быть, я все же не настолько отвратителен, как думал раньше.